Последнее искушение. Эпилог
Шрифт:
— Мишенька! Родной! Остановись!
Ее крик подействовал, муж опомнился и, тяжело дыша, опустился в кресло, демонстративно отвернувшись от сына. Из дивных ярко-синих глаз Светланы полились слезы, но она их сдержала и, нахмурив брови, сурово произнесла:
— Не знаю, что с тобой происходит, Петя, но твои поступки нас безумно огорчают. Мы сочувствуем твоим неудачам, всегда готовы тебе помочь, но ты вытворяешь такое — с чем нельзя мириться!
Светлана вытерла слезы платочком и, волнуясь, потребовала:
— Если это не инициатива
Задохнувшись от волнения, она с трудом отдышалась и гневно закончила:
— Если ты уедешь, не исправив этой ошибки, забудь сюда дорогу!
Такого Петр не мог себе представить даже в страшном сне. Плохо соображая, он поднялся и, с побитым видом, молча ушел из отчего дома.
* * *
Разрыв с родителями лишь добавил горечи, но не поколебал решения Петра и, чтобы испить свою чашу до дна, он отправился к Даше — попрощаться с ней и с сыном. Когда он сообщил ей по телефону об отъезде на Алтай, она, уже зная об этом от Веры Петровны, спокойно ответила:
— Ну что ж, поезжай — коли так решил. Мы с Юрочкой не пропадем!
И все же по тому, как тщательно была убрана квартира, наряжен ребенок, и сама Даша — особенно элегантно одета и причесана, — Петр понял: она еще не потеряла надежды на то, что он передумает. Вручив подарки и немного поиграв с сыном, Петр предложил:
— Давай сядем и по возможности спокойно поговорим. Из-за тебя я крупно поссорился с предками: по сути, они выгнали меня из дому.
— Неужто и на этот раз меня защищал, — недоверчиво усмехнулась Даша. — Что-то маловероятно, чтобы ты вдруг переменился!
— Это верно: обстоятельства таковы, что изменить своего решения я не могу, как бы ни бушевали мои предки, — серьезно ответил Петр. — Но на сей раз они оба были на твоей стороне и меня осудили, как разрушителя семьи.
— А что, разве они не правы? — с упреком бросила ему Даша и направилась к двери. — Ладно, идем в гостиную! Там поговорим.
Они прошли в самую уютную комнату своей квартиры, обставленную дорогой мягкой мебелью и украшенную прекрасными картинами известных отечественных и зарубежных мастеров.
— Так за что тебя ругали родители? — стараясь скрыть свое волнение, делано спокойным тоном спросила Даша, когда они сели друг против друга за журнальный столик. — За то, что бросаешь их внука? Я угадала?
— В общем-то да, — удивляясь ее проницательности, подтвердил Петр. — И еще честили меня, особенно отец, за то, что уезжая, якобы проявляю слабость.
— Но ведь это так! — вырвалось у Даши. — Михаил Юрьевич прав!
— Ну никто меня не понимает! — тяжело вздохнул Петр и, чтобы облегчить душу, попытался объяснить: — Сейчас ты на меня злишься, Даша, что уезжаю, а что запоешь, если останусь? Ведь тебе придется меня содержать
Даша смущенно его слушала, и он с горечью констатировал:
— Вот видишь, я прав! И тебе скоро опротивлю, а главное — сам себя буду презирать. Нет, этого мне мужская гордость не позволит!
Как бы очнувшись, Даша горячо запротестовала:
— Нет, нет и нет! Я с тобой несогласна! Ты мне нужен, Петя, ведь я люблю тебя! И сыну нужен родной отец! Кто же Юрочку будет воспитывать — чужой дядя?
— Вы все думаете, я такой идиот, что ничего не понимаю и не чувствую? — взорвался Петр, вскакивая с кресла, так как не мог уже вынести этой муки. — Все знаю, но ничего не могу с собой поделать! Другие, наверное, могут: есть же всякие там нахлебники и паразиты.
Он сбавил тон и, как бы извиняясь, добавил:
— Был бы я беспомощным инвалидом, может, и примирился с таким жалким положением. Хотя, все же предпочел бы смерть!
Петр умолк, опустив голову. Подавленно молчала и Даша. Потом, умоляюще глядя, жалобно произнесла:
— Я понимаю тебя, Петенька, поезжай! Но мы с сыном будем тебя ждать. Ты очень скоро поправишь дела! Я в этом уверена!
Душа у Петра обливалась кровью. В этот миг он любил ее сильнее, чем когда-либо раньше и, скорее всего поэтому, собрав все свое мужество, резко, как приговор, произнес:
— Нет! Не могу тебя и себя обманывать. Мне потребуется несколько лет, чтобы подняться на уровень, который вам с сыном может дать достойную жизнь. А ты заслуживаешь самого лучшего!
— Ну и дурак! Проклятый идиот! — не выдержав, вскочила с места Даша. — Как ты не понимаешь: не нужно мне лучшего!
— Это сейчас ты так говоришь, а прошло бы немного времени — по-другому бы запела, — Петр тоже поднялся и гордо заявил: — Но такого унижения я не допущу! Прощай, и не поминай лихом!
Даша, как подкошенная, упала в кресло, а он молча прошел в прихожую, механически, как робот, оделся и вышел из своей квартиры, не ведая: вернется ли сюда вновь.
* * *
Полночи Даша проплакала. Убитая горем, мыслями о своем безрадостном будущем, она никак не могла заснуть и приняла много снотворного. А когда все же ей это удалось, привиделись такие кошмары, что она продолжала страдать и во сне. И все, что рисовало ей больное воображение, было связано с Петром.
Сначала, как наяву, она увидела себя нарядно одетой в холле какой-то шикарной гостиницы, ожидающей его, но Петра все не было. К ней назойливо приставали с ухаживаниями мужчины, ей это ужасно досаждало, но Даша не знала, как отбиться от навязчивых кавалеров. Потом Петр пришел с какой-то вульгарно накрашенной девицей. Она к нему бесстыдно льнула, и Даше хотелось оттолкнуть ее от мужа и устроить ему скандал, но в холле было многолюдно и она, страдая, сдержалась.