Последнее лето - твое и мое
Шрифт:
— У меня был ревмокардит, возможно, дважды. В первый раз я была совсем маленькой. Во второй раз случилось прошлым летом, и это было гораздо серьезней.
Он отхлебнул кофе. Потом отхлебнул горячего шоколада.
— Возможно, основная проблема с сердцем в чем-то другом. Во всяком случае, стало намного хуже.
Он кивнул. Обычные выражения сочувствия были не в большой чести у Райли. У нее был какой-то нетерпеливый вид.
— Так что мое сердце теперь настоящая развалюха. В этом все дело. Вероятно, мне понадобится новое.
Больше скрывать изумление он не мог.
— Новое.
— Новое сердце.
— Что?
— Есть такая идея.
— Что?
— Послушай, Пол. Моя семья совершенно
Он кивнул. Ему вдруг ужасно захотелось спрятаться в таком месте, где можно не бояться быть слабым. Но сейчас сделать этого он не мог.
— Спасибо. — Он заметил, что лицо ее пошло красными пятнами, а глаза засияли. — Ты всегда был моим лучшим другом, — сказала она. — И всегда понимал меня лучше других.
Он зажал рот ладонью, потому что нельзя было допустить, чтобы она увидела выражение его лица.
— И ты тоже — мой лучший друг, — пробормотал он наконец.
Примерно с минуту она рассказывала что-то про Кони-Айленд, но он был не в состоянии слушать. Вместо этого он смотрел на маленький шрам, пересекающий ее бровь, судорожно выискивая мысль, которая могла бы принести облегчение. Его душило отчаяние. Ему казалось, он сейчас умрет.
Его всегда преследовало первое мимолетное впечатление от ее хрупкости. В памяти остался один очень болезненный образ: десятилетняя Райли, моргая, в удивлении смотрит на него, а от брови по щеке бежит струйка крови. Да, он пытался сделать ей больно, но не верил, что способен на это. Для него она не была обыкновенным человеческим существом. Ей нельзя было сделать больно. Он хотел выкрикнуть ей эти слова, и что виновата она сама. Он злился на нее за это. Ему было ее не жаль.
Они встали, чтобы уйти. Она сказала, ей куда-то надо. Ошеломленный, он пошел за ней следом, не желая выходить в мир с осознанием того, что ему стало известно. Ему не хотелось ее отпускать, чтобы не остаться одному и не потерпеть крушение.
— Ты думаешь попробовать получить новое? — спросил он напряженным голосом, который сам с трудом узнал.
— Я не уверена, что хочу новое.
«Что? Что это значит? Что произойдет, если ты не захочешь?» Он шел за ней по улице, терзаемый вопросами, которые, как он знал, она не хотела от него слышать. Она спустилась на несколько ступеней во вход метро.
— Увидимся, — сказала она.
Она желала удостовериться в его слабости почти так же сильно, как он — в ее.
— Когда это случилось? — спросил он.
Голос у него прерывался, и ему было стыдно себя самого. Потом он на минуту задумался.
— Что?
— Неважно, — бросил он вслед ее удаляющейся спине.
Он догадался, что и так знает.
Позже, в тот же вечер, Пол позвонил в их квартиру. Когда ему ответил Итан, он почувствовал облегчение.
— Это Пол, — сказал он.
Он сидел за письменным столом, выковыривая кусочек красного воска, который давным-давно к нему прилип. Сколько он ни пытался, воск никак не отставал.
— Привет, Пол, — сказал Итан бодрым тоном, стараясь скрыть крайнюю усталость в голосе. — С кем ты хочешь говорить?
— С вами.
Итан несколько мгновений молчал.
— Хорошо.
— Я хотел сказать, что мне очень жаль.
Итан помолчал еще немного. С обеих сторон было много такого, о чем можно было бы пожалеть.
— Когда пару недель назад вы пришли меня повидать, я не стал вас слушать.
— Ты спешил. Ничего страшного, — сказал Итан. — Как ты говорил, надо было мне позвонить.
— Нет. Я должен был дать вам возможность высказаться.
Итан вздохнул.
— Что ж. Считай, что я тебя простил.
Итан всегда был с ним слишком уступчивым. Он полагал,
— Я этого не заслуживаю, — сказал Пол. — Понимаете, когда я вас увидел, то подумал, вы пришли мне что-то предложить. Игру Mets, билет на концерт или что-то типа того, что вы обычно предлагали. Теперь я понимаю, вы могли прийти, чтобы меня о чем-то попросить. Хотел бы я дать вам то, что вам необходимо.
Казалось, Итан на секунду положил трубку. Когда он снова заговорил, его голос прозвучал несколько приглушенно.
— Спасибо, Пол. Очень признателен.
Глава девятнадцатая
ПЕЧЬ И ОГОНЬ
Когда к первому мая наконец-то потеплело, Пол вернулся в дом на Файер-Айленд. За четыре дня он прослушал более сотни альбомов. Он крутился во вращающемся кресле. Сидел на ковре. Много размышлял о Райли.
Он аккуратно запаковал для себя в коробку сорок два альбома — в основном те, что пробуждали воспоминания, вроде Джонни Митчелл [12] , «Йана и Сильвии» [13] , «Godspell» [14] . Он увидел обложку альбома Джонни Митчелл, на которой она изображена голой со спины. Он вспомнил, как пялился на нее в детстве. Он разыскал альбом песен дельфинов и китов и отложил его для Райли. Остальные он разложил по коробкам. Может быть, продаст их через Интернет на сайте «eBay» или кому-нибудь отдаст. Ему не хотелось больше возиться с вещами из музея Робби.
12
Канадская певица и автор песен, р. 1943.
13
Канадский дуэт.
14
Альбом группы «The Cardigans».
Пол выбросил семь мешков всякого хлама. Это принесло ему большое удовлетворение. Чем больше времени он проводил с вещами отца, тем менее далекими и менее ценными они становились. Он наловчился их выбрасывать. Все это напоминало ту фазу в отношениях людей, когда в присутствии другого человека вам становится настолько комфортно, что вы вполне можете вместе бездельничать. Было немного совестно прийти к такой ситуации с вещами отца, а не с самим отцом, но так получилось. Отца он потерял уже давно, вкусив от этого всю возможную горечь.
Эта вещь не переставала его удивлять. Он представлял себе, что большое горе питается каждым лучом света или порцией воздуха. На самом деле его горечь была сродни ботулизму. Для разрастания ей требовалась темная анаэробная среда.
Он поставил на проигрыватель саундтрек из фильма «Волосы». И вспомнил, как мама танцевала под мелодию «Впусти солнечный свет». Так это было одновременно радостно и грустно, что он сел и рассмеялся. Впусти солнечный све-е-т.
Как может человек так сильно измениться? Этот дом был некогда неприбранным и грязным. Гремела музыка, приходили и уходили друзья. Без сомнения, употреблялись наркотики. Вместо обеденного стола был стол для пинг-понга. Иногда они обедали за этим столом. Теперь здесь покрытое лаком красное дерево, три полки с фарфором, встроенные шкафы, заполненные бельем и настоящим серебром. Когда он вспоминал прежние волосы матери, то никак не мог их представить на ее теперешней голове. Они словно стали бесплотными. Они принадлежали прошлому.