Последнее лето
Шрифт:
– Хитер!
– Куда уж там хитер! Что на уме, то и на языке.
Хитер-то не я - другой. Вот он уж действительно хитер.
И рады бы от него избавиться, да не можете. Тут, сказываю, и над вами власть есть.
– Это ты о ком?
– нахмурился Тарас Константинович.
– Сами знаете.
– Петр тоже перестал пошучивать, - О том, к кому едем: Игонькин.
– Тут не так просто, как ты думаешь.
– Куда уж там - сложность.
– Да, сложность!
– рассердился Тарас Константинович.
– Сложность, пойми ты, в том, что разлюбезный твой этот Игонькин ничего не сделал
Со стороны это, вероятно, показалось бы нелепым - директор прямо-таки мечтал, чтобы его работник провинился; Петр не улыбнулся, продолговатое лицо его, коегде изрезанное уже морщинами, было сосредоточенным - такой прямой разговор потянула вдруг за собой незамысловатая шутка директора.
– Вот за это выгонять и надо. За то, что лодырь.
– Не принято, понимаешь, за это. Когда уж развалит окончательно. Или оскандалится - тогда можно. А так - по месткомам да по судам затаскают. Сам не рад будешь.
– Говорят, чтобы у него машину или лошадь выпросить - с поллитром идут, - осторожно, словно его могли услышать посторонние, сказал Петр.
– Кто говорит?
– Тарас Константинович ерзнул на сиденье.
– У него, сказывают, и раньше так заведено было.
Когда он где-то в председателях колхоза ходил.
– Кто говорит?
– потребовал Тарас Константинович.
– Ты понимаешь, что мелешь? Ну, кто?
– Не помню, - растерянно сказал Петр.
– А слышал - точно. Силантьева, что ли...
– Точно, слышал!
– раздраженно передразнил Тарас Константинович.
– Не помнишь, так и болтать нечего!
Была какая-то неловкость в том, что директор совхоза рассуждал со своим шофером, да еще беспартийным, об управляющем отделением, - Тарас Константинович понимал это, как понимал и то, что еще более неловко замять такой прямой и честный разговор.
– Может, это я, Петро, по-стариковскн нетерпимым стал. Все бурчу вместо того чтобы побороться за человека... Пробовал, да, видно, терпения не хватает. Опять же по стариковской нетерпимости. Портится характер в старости - это ты мне поверь.
Петр помалкивал; директор говорил все спокойнее и под конец все снова свел к той же изначальной шутке:
– Так что сам, Петро, видишь: рано тебе в замы идти. Повременить надо...
Навстречу уже бежали окраинные домики Астафьевки - с приусадебными садами, каменными сараями-подвалами перед каждым домом, что исстари кладутся в деревнях на случай пожара, с широкой, улицей, сплошь поросшей травой и совершенно безлюдной в этот жаркий полуденный час.
Прежде Астафьевка была центром небольшого колхоза, объединявшего еще три таких же соседних села, - недавно ее присоединили к плодосовхозу, и стала она в официальных документах, а потом и в разговорах для удобства называться третьим отделением, или, еще короче, - третьим. Так что плодоводство - это только основной профиль хозяйства; помимо садов, в совхозе и пахотные земли, и животноводческие фермы, коих после присоединения Астафьевки прибавилось. Присоединению этому Тарас Константинович противился сколько мог, не вызвало оно энтузиазма и в коллективе совхоза - налаженного,
В первый год, как и следовало ожидать, показатели совхоза резко покатились вниз, на второй - выровнялись, хотя хлопот это стоило немалых. Сейчас, в начале третьего года, Астафьевское отделение было уже не последним в совхозе, дела в нем могли бы идти и вовсе не плохо, окажись тут управляющим кто-нибудь порасторопнее и старательнее, чем этот Игонькин, будь он неладен!
– Кадры нужно беречь. С кадрами нужно работать, - неизменно отвечал председатель райисполкома на каждую попытку заменить управляющего. Приходилось только руками от досады разводить: ох, и наловчились же мы сыпать демагогическими словесами, попробуй не согласиться с ними: кадры-то действительно беречь нужно!
Было бы, кстати, неверным считать, что Тарас Константинович желал Игонькину только проштрафиться, как он давеча необдуманно сказал Петру, в иную минуту, равно искренне, он желал ему и повышения - лишь бы с глаз долой!..
– Вон, встречает, - ухмыльнулся Петр.
– Вежливый!..
Игонькин, представительный, с румяными, полными щеками, в короткой клетчатой рубахе навыпуск, в отутюженных брюках и легких сандалетах, проворно сбежал с крыльца конторы.
– С приездом, Тарас Константинович! Гостям всегда рады!
– Я не гость, а директор, - отрезал тот.
– Хороший человек - всегда гость, - нисколько не потерявшись, но и без всякого угодничества возразил Игонькин.
Круглое, румяное лицо его при этом светилось таким неподдельным удовольствием, а карие умные глаза - может быть, лишь самую малость плутоватые - смотрели так ясно, что Тарас Константинович испытал на какое-то мгновение замешательство, - это всегда случалось с ним при встрече с Игонькиным. Может, и правда он к нему предвзято относится? привычно мелькнула и так же привычно ушла мыслишка, тут же уступив место другой, резкой и бескомпромиссной. Кой черт! Ошибаться в этом человеке, обезоруживающем поначалу своим простодушием каждого, может он, директор, но не весь коллектив.
Недаром же по совхозу гуляет присказка, обозначающая предел спокойствия и благополучия: "Живу, как Игонькин".
– Ну, пошли в твои хсромы.
– Прошу, Тарас Константинович, прошу.
Контора отделения находилась в помещении правления бывшего колхоза. В других отделениях заведующие ютились в случайно приспособленных комнатушках, а то и вовсе в закутках, пребывая в них, впрочем, недолго, Игонькин удобно и просторно расположился в бывшем председательском кабинете, отвоевав его у сельсовета; на это у него нашлись и желание, и настойчивость.
За месяц с небольшим, что Тарас Константинович не был здесь, в кабинете появилось нечто новое - кресло с мягкими подлокотниками; опустившись на свое место, Игонькин пытался прикрыть их руками, Тарас Константинович насмешливо спросил:
– Откуда трон добыл?
– Из дому. Чтобы геморрой не нажить, - доверительно рассмеялся Игонькин.
– Долго, значит, сидеть собираешься.
В глазах управляющего - на секунду - мелькнула умная насмешка.
– Я солдат, Тарас Константинович. Куда пошлют.