Последнее отступление
Шрифт:
— А что же им не улучшать! Отберут добро у богатых мужиков, разделят — вот тебе и улучшение, вот тебе и равенство и братство. Все, что мы с тобой наживали годами, спустят моментом. Что нам делать, Васюха?
— Не знаю, — пробурчал Баргут.
— Намедни Тимошка болтал, будто работников держать мужикам не разрешат. Кабы не пришлось тебе, Васюха, искать пропитание в другом месте… — Савостьян замолчал. Баргут смотрел на него черными, нерусскими глазами. Он ждал, что еще скажет хозяин. Но Савостьян отвернулся, сердито дернул рыжую бороду.
Глава
В город приехали поздно вечером. Первое, что увидел Артемка — красные точки огней, рассыпанные под взгорьем. Сколько тут их, мать моя! Сдвинуть в кучу три деревни и то, пожалуй, будет меньше — вот, значит, какой он, город!
Истомленные долгой дорогой лошади, почуяв скорый отдых, пошли бодрее, огни придвинулись, замигали по сторонам дороги. А вот и улица. Почти сливаясь с темнотой, маячут за обочиной дома, почему-то такие же присадистые, как в деревне, только стоят они потеснее, жмутся друг к дружке, будто темноты пугаются.
Хозяин постоялого двора встретил их в шубе, накинутой на плечи. В руках он держал фонарь. Пока Елисей распрягал коней, хозяин зевал, зябко ежился.
— Ох-хо! Ну и жизня, мать честная… Ни днем, ни ночью покоя не видишь.
— Мешки-то куда будем складывать? — спросил Елисей.
— В амбар, милый, в амбар, — шаркая валенками, хозяин пошел к окованной железом двери приземистого амбара. Фонарь качался в его руках, и тусклое пятно света металось под ногами. Загремев засовами, отворил дверь.
— Ну, молодцы, разворачивайтесь! — сказал Артемке с Федькой. Ребята стали быстро перебрасывать мешки в амбар. Елисей бегал вокруг, упрашивал:
— Тихонечко, ребятушки, не бросайте. Лопнет мешок, зерно не соберешь.
— Не ной, ради бога, надоел! — огрызнулся Федька и, чтобы досадить старику, сбрасывал мешки с плеча на пол, не придерживая.
Елисей обозлился, оттолкнул Федьку от воза.
— Уйди, сатана! Мы уж с Артемшей управимся… Разорить хочешь меня, бессовестный.
— Управляйся, черт с тобой. Пойдем, хозяин, в твой притон.
— Притон под красным фонарем, а у меня честное заведение, — лениво отозвался хозяин и пошел в избу.
В «честном заведении» тускло светила керосиновая лампа. На широких нарах, на лавках, на полу спали люди. Пахло кислой овчиной, немытым человеческим телом и потом.
Выпив по стакану чаю, они расстелили одежду на полу и легли спать. Федька и Елисей сразу же захрапели. Артемка долго ворочался. Перед глазами мерцали огни ночного города. Завтра он увидит и большие дома из камня, и паровозы, и много-много других диковинок…
Проснулся он раньше других. За перегородкой, на хозяйской половине позвякивала посуда, скрипели половицы. За промерзшим окном занимался рассвет. С подоконника на пол падали крупные капли воды.
У Артемки было ощущение чего-то радостного, как в детстве, в дни больших праздников, когда просыпался ни свет ни заря и, свесив голову с полатей, вдыхал запахи стряпни. После нескольких недель поста (не дозволялось есть
Шагая через спящих, в комнату вошел хозяин, смел со стола в подол рубахи остатки пищи, громко сказал:
— Эй, мужики, пора подниматься!
За завтраком Елисей Антипыч допытывался, какие цены на хлеб, на материю. Ответы постояльцев, мужиков из Мухоршибири и Никольска его радовали. За последнее время зерно, мука сильно подорожали. Городские за ценой не стоят, потому что очень уж мало его, хлеба.
Елисей Антипыч радостно кивал головой.
— Слава богу. Не прогадал я, ето самое. Подходяще выбрал времечко.
Мужик в солдатских штанах предупредил его:
— На базаре держи ухо востро. Перекупщики везде шныряют. Из рук рвут зерно. Ловкачи отменные!
— А я не сразу торговать буду. Надо, ето самое, денек-другой походить по базару, приглядеться.
— Я тоже пойду на базар. Надо купить кое-какую обновку. Неловко ходить в деревенской одеже, — сказал Федька. — А ты что будешь делать, Артемша?
Артем сунул руку в карман, похрустел конвертом с письмом Павла Сидоровича. Идти разыскивать Серова или базар посмотреть? Лучше письмо передать. Потом время будет…
— Мне надо в Совет. Пойдем со мной. Может, и для тебя найдется работа…
— О чем запечалился — о работе. Успеешь…
— Нет, мне надо в Совет сходить. Павел Сидорович просил сразу же передать письмо.
— Дело твое…
Над городом, прижатом таежными сопками к берегу Селенги, висел морозный туман, дым из труб столбами подпирал небо. Артемка неторопливо шагал по улицам, останавливался на углах, запоминал названия, выведенные черной краской на дощечках. Смекалистые люди в городе, малое дело эта дощечка, но не заблудишься. А вот чистоты тут нету, какая в деревне. Снег на дороге грязный-грязный, перемешан с песком и конским навозом, сугробы под окнами черные от сажи, и на крышах домов сажа. Сами дома и в одной и в другой улице были такие же, какие он увидел ночью, потом стали попадаться чуть больше, на высокой каменной подкладке с крылечками на улицу. Вот народ! Со двора вход куда лучше: за дровишками выйти или по другой какой нужде много сподручнее. А то бегай в улицу, с улицы во двор… Ну-ка, ну-ка, а это что такое? Возле стен домов, вдоль всей улицы настил из досок. Идут люди по настилу, как по половицам, мерзло скрипят плахи, постукивают обутки. Чудно-то как! Неужели для ходьбы сделали? Или здешний народ на земле спотыкается?
Улица с настилом вывела Артемку на площадь, широкую, как гумно богатого мужика. И тут он увидел такой домище, что рот разинул. Саженей сто в длину, саженей сто в ширину, карниз крыши вокруг всего дома опирается на толстые квадратные столбы. И дом, и столбы — из камня, а крыша железная. А кругом еще дома стоят, высокие, с окнами в два ряда, ряд над рядом. Вот они какие, двухэтажные-то дома. Дальше — церковь. Крест высоко-высоко, и весь блестит. Из золота сделан, не иначе. А купола какие! Пять мужиков возьмутся за руки и не обнимут. Церковь, дома белые-белые, как печи в деревне.