Последнее отступление
Шрифт:
— Где же твой покупатель?
— Вперед ушел.
— Ну, езжай, раз продал.
Уполномоченный был без винтовки. Ватный пиджак в поясе стягивал широкий ремень. На ремне болталась большая деревянная кобура. Артемка заключил, что уполномоченный не простой, из начальства. Только шапка у него была не начальническая — заячья, потертая, измызганная.
Покупатель встретил их за углом. Вскочил на воз.
— Гони, папаша, я тороплюсь!
Он был чем-то обеспокоен, оглядывался назад, озирался по сторонам. Облегченно вздохнул
Но двери он не открыл. Зазвенела щеколда калитки, и во двор шагнул тот самый уполномоченный в заячьей шапке.
— Бог на помощь! — насмешливо сказал он. — Одни-то не управитесь? Хлопцы, сюда, поможем…
Покупатель опешил, ключ упал на землю.
— Что вам надо? Почему врываетесь в ограду? Или вы переняли эту привычку у бандитов?
— Визит вежливости. Кроме того, любопытно, — улыбался уполномоченный. — Куда вы столько хлеба набираете?
— Я человек и не могу, грешный, отучиться от еды. Кушаю! Может, Советская власть меня научит питаться воздухом?
— Хватит, Кирпичников, зубы мыть. Расплачивайся с дедом и открывай амбар.
— На, дед, помянешь мою душу да расскажешь деревенским, как Советы отправляют в темницы людей за свое добро. — Кирпичников отдал Елисею остальные деньги и протянул уполномоченному ключ. Тот открыл двери и не сдержался от возгласа удивления:
— Ну и аппетит у тебя, Кирпичников!
Амбар был забит мешками с зерном. Кирпичников закусил губу, съежился.
— Думаете, что я спекулянт. Честью клянусь, хотел открыть хлебопекарню и продовольственную лавку, — заглядывая в глаза уполномоченному, сказал он.
— Не клянись честью. У тебя ее давно нет. Ребята, сгружайте хлеб. Потом один останется здесь, на страже, другой повезет старика и этого молодого в Совет, чтобы в протоколе расписались. А мы с тобой, господин Кирпичников, пойдем в другое место.
Через несколько минут Елисей и Артемка выехали со двора. На задке телеги примостился пожилой красногвардеец. Закурив самокрутку, он с улыбкой спросил:
— Перепугались небось?
— Перепугаешься. Что только тут делается, ето самое, что делается? — вздохнул Елисей.
— За что его арестовали? — спросил Артемка.
— Контра! — красногвардеец сплюнул. — В городе еды совсем мало, а они, сволочуги, сговорились скупать на базаре и в деревнях хлеб, мясо, картофель. Скупают и прячут в амбары. Расчет какой? Цены становятся выше, а выходит, что в ответе за все Совет. Правда, рабочим не привыкать затягивать пояс, но рабочих в городе не ахти как много. Обывателю же наплевать, какая власть, ему чтобы были жирные щи и булка с маслом.
Артемка подивился хитрости этих самых контриков. Ловко придумали, ничего не скажешь, но тот, в заячьей шапке,
В Совете составили протокол, заставили подписаться под ним Елисея и Артемку. Елисей взял в скрюченные пальцы ручку, начертил на бумаге крест, напоминающий след куриной лапы.
— В городе вам придется немного задержаться. Вы нужны будете как свидетели.
— Вот беда-то! — ахнул Елисей Антипыч. — Вот влипли так влипли. Куда же коней девать? Чем я их кормить буду?
— По всей вероятности, долго вас не задержим, — человек, писавший протокол, вежливо проводил их до дверей.
Елисей Антипыч всю дорогу до постоялого двора бранился, жаловался Артемке:
— Всю-то жизнь мне не везет, разнесчастному. Нет такой оказии, которая бы со мной не приключилась. Будто нарочно меня подкарауливают всякие напасти. Скажем, у других мужиков бабы как бабы, у меня, ето самое, — зверюга. Чуть чего, хватается за сковородник. Не приведи господь втюриться тут в беду…. Другое несчастье — дочки. Семь штук народилось, а парня нет, без помощников маюсь.
На постоялом дворе их поджидал Федька. Он был в новых суконных брюках и френче. Стоял, небрежно постукивал ногтем по медным пуговицам френча.
— Ты где пропадал? — набросился на него Артемка.
— Мне некогда теперь шататься. Служба, братец.
— Что ты мелешь, какая служба?
— Я теперь анархист. А тебя не возьмут, тонкокожий, говорят.
— Да я и не пойду в анархисты, на черта они мне сдались!
— Я шучу. Гвоздю сказать словечко, он все сделает. Знаешь, какой мировой парень… Водку пьет, как конь воду, ей-богу!
— Нет, не лежит у меня душа к твоему Гвоздю.
— Дурак ты, Артемка. Смотри, одежду мне новую дали, в кармане кое-что имеется. На днях и леворверт Гвоздь раздобудет.
Артемка, конечно, не отказался бы от одежды, какая у Федьки, и от револьвера, но хлестать водку с Гвоздем, а этого не минуешь, — тащи назад.
— Не пойду я в анархисты. Нехорошие они люди, по-моему. Горлохваты, не революционеры.
— Нам-то какое дело, революционеры они или нет. Кормят — и ладно.
— Ну, хватит! — Артемка нахмурил брови. — Любо тебе — иди, держать не стану, меня сговаривать нечего.
— А что станешь делать, дурья голова? Не домой ли наладился? Валяй, на батькиных харчах житье хорошее, — скалил зубы Федька.
Он угадал: об этом и подумывал сейчас Артемка. Именно об этом. Стыдно будет перед матерью, перед батькой, а что сделаешь? Но слова Федьки, особенно же его улыбочка, этакая ехидненькая, повернули его мысли в другую сторону. Он насупился, помолчал и твердо сказал:
— Никуда я не поеду. И в анархисты не пойду. Буду работать.
— Сам себя не прокормишь. Не ломайся сдобным пряником. Гвоздь все обделает, и заживем припеваючи.
— Нет, — упрямо сказал Артемка. — Нет.