Последнее падение

Кац Дориана

Мой мозг судорожно пытался связать кусочки воедино, но каждый раз натыкался на новую болевую вспышку и моё отстранённое сознание.

Да, всё верно. Я всё ещё там. Я вижу ликующую публику, государственный флаг и плакаты, много плакатов. Нужно вернуться, иначе меня дисквалифицируют. Всё в порядке. Там на трибуне Татьяна, я нахожу её среди толпы. Этот ярко неоновый зелёный кардиган, связанный для неё моей мамой в качестве новогоднего подарка, я узнаю из тысячи. Рядом с ней все мои друзья. А точно ли все? Вот этого я не знаю,

просто не помню.

– Да пропустите вы меня! – завопила Совинькова, вырывая меня из мыслей. – Я член сборной страны! Дайте пройти! Видите, что на бейдже написано?! Лина!

Я оторвала голову от груди Славянской, чтобы посмотреть в сторону Татьяны. Она не одна. За её спиной стоит Кирилл, крепко держа её за руку. Она в безопасности. Он выведет её из этого шумного места.

– Там Таня, – говорю я Славянской. – Мне нужно идти. Иначе меня дисквалифицируют. Я просто растерялась. Не собралась. Родные стены, ответственность. На меня все рассчитывают. Я испугалась. Но я всё исправлю. Обещаю, Ирина Владимировна.

– Каролиночка, послушай же меня, – она вытерла своими маленькими ладошками мои непрекращающиеся слёзы. – Ты уже не соберёшься. Сейчас ты не можешь продолжать. У тебя не хватит сил. Ты не в себе.

– Да, что происходит? – не унималась Татьяна, где-то посреди поглотившей нас толпы. – Каролина! Что случилось?

Когда Совиньковой и Трубецкому удалось пробраться к нам поближе, дорогу им преградил Русаков.

– Не сейчас, Татьяна. Я объясню вам всё позже.

Таня явно начинала закипать. Она за меня переживала, я это знала.

За эти годы у нас с ней установилась ментальная связь, теперь мы могли понимать друг друга без слов.

Однако Трубецкой прижал её к себе и предостерёг:

– Не нужно. Нам всё объяснят.

– Но, Кирилл…

– Танюша, без «но». Виктор Станиславович чётко дал понять, что сейчас неподходящее время.

Однако, даже после уговаривающего взгляда Кирилла, Татьяна не успокаивалась.

Я не виню Трубецкого, что он совсем не пытался узнать причину произошедшего, как делала это Татьяна. Кирилл привык к жёсткой дисциплине. Если ему сказали «потом», это значит потом. Если сказали «нельзя», то это значит нельзя. Другого быть не может. Особенно в период соревнований. Татьяна же напрочь забывала про любую сдержанность, всегда попадая в неприятности.

Поэтому мне в голову пришла потрясающая идея (так мне показалось на тот момент). Я решила их взбодрить, натянув себе на лицо умиротворённую улыбку.

Хотелось бы сказать, что это действительно пошло им на пользу. Но нет. Я только ещё сильнее их напугала.

Славянская довела меня до запасного выхода и, как обещала, передала в руки матери.

Мама с полнейшим непониманием приняла меня в свои объятья. Видимо она хотела что-то спросить, но главный тренер не дала ей такой возможности.

– Давайте без вопросов, Варвара, – Ирина Владимировна посмотрела на моё

обмякшее тело. – Не при её ушах. Я всё объясню по телефону. Спасибо, что так быстро отреагировали. И да, запомните. Она не виновата. Это не по её желанию всё так получилось. Она хотела идти дальше, а я ей не позволила. Я слишком хорошо знаю, чем это закончится. Удачной вам дороги, – за её спиной материализовался Русаков с моей спортивной сумкой. – Спасибо, что собрал всё, Витя.

Мама приняла мои вещи и повела меня к машине.

– Спасибо вам, Ирина Владимировна. Я позвоню.

Славянская лишь сухо кивнула и отправилась обратно, туда, куда мне уже было не суждено вернуться – под купол ледового дворца спорта.

Спотыкаясь, я кое-как добралась до входной двери. За всю долгую поездку до дома, мама не проронила ни слова. Такое чувство, что она вовсе забыла, что я сидела на заднем ряду нашей миниатюрной машины. И это ещё сильнее загоняло меня в чертоги разума.

Впоследствии она признается, что она не знала какие слова стоит говорить в подобной ситуации. Для неё это стало таким же шоком, как и для меня.

– Может хватит молчать! Не хочешь что-нибудь спросить? Накричать, сказать, что разочарована!? – я облокотилась на дверь, не давая матери вставить ключ в замочную скважину, и стала выжидать. – Скажи же, что я самое большое разочарование в твоей жизни! Давай!

– Каролина, милая, успокойся, – она нежно обхватила меня за плечи. – Я не представляю насколько тебе больно. Но понимаю, что тебе необходимо выплеснуть весь негатив. Давай для начала зайдём в квартиру, там всё и обговорим.

Очутившись в коридоре, я окончательно размякла. Сил говорить совсем не осталось.

Мама это предвидела. Что-то промямлив себе под нос, она отправилась на кухню. А я оказалась на диване. На котором, как мне показалось, я просидела двое суток.

Когда она вернулась с чашкой горячего чая, я холодно спросила:

– Это нормально по-твоему?

– О чём ты, милая? – она подняла одну бровь, отпив из своей чашки, а мою поставив на столик перед телевизором.

– Ты оставила меня тут одну на два дня!

– Каролина, меня не было ровно три минут. Золотце, тебе нужно прийти в себя. Хочешь я принесу успокоительное?

Мне действительно требовалось лекарство. И на мой зов пришла третья вспышка боли.

Ведь именно боль – это лучшее лекарство для спортсмена.

Моё лицо исказилось, а по телу прошлась холодная волна. Мама присела рядом со мной и сжала мою ладонь.

Я потерялась. Потерялась в пространстве и времени. Мне хотелось вернуться, сделать глоток свежего воздуха, но такой возможности не представлялось. Волны отчаяния раз за разом накрывали меня с головой, а боль камнем тянула ко дну.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила мама, после того как я опустошила третью кружку горячего чая.