Последнее убийство в конце времен
Шрифт:
Матис берет ее руки в свои, утишая ее гнев.
– Какой смысл любить кого-то настолько сильно, чтобы вызывать у этого человека отвращение своей любовью? Клара уже потеряла отца. Нельзя, чтобы она потеряла еще и мать. Будешь продолжать в том же духе, и лет через десять говорить разучишься – не с кем будет.
Эмори выдерживает его взгляд так долго, как только может, но все же опускает сначала глаза, а потом голову.
– Я буду скучать по тебе, – говорит она.
– Только не долго, – отвечает он. – Чем чаще оглядываешься на прошлое, тем
Согнув большой палец, он проводит его шершавым боком по лицу внучки, вытирая ее слезы.
– Кстати, ты видела моего безнадежного сына?
– Он в заливе, сердится и чинит лодку.
– Он так и не научился грустить, – отвечает Матис со вздохом.
Пожав ей руку, он идет к воротам. На мгновение Эмори кажется, что она видит сгорбленную фигуру там, во мраке, но стоит ей моргнуть, как фигура исчезает.
– Я пойду с тобой, – говорит Эмори, понимая, что это ее последний шанс побыть вместе с дедом.
– У меня есть слова, которые должен услышать только он, – отвечает Матис серьезно. – Самое время их сказать. – Он оглядывается через плечо на внучку. – Твой отец всегда был слишком суров к тебе, Эмори, но он любит тебя по-настоящему.
– Хотела бы я тебе поверить.
– А я бы хотел, чтобы у тебя не было причин сомневаться.
Эмори смотрит, как дед в последний раз покидает деревню, когда я мягко подталкиваю ее к движению.
– До комендантского часа шесть минут, – говорю я. – Иди к себе, а то заснешь здесь.
Эмори бросается прочь, стуча подошвами сандалий по сухой земле, но останавливается, заметив Ниему и Гефеста, которые препираются у металлической лестницы, ведущей в ее общежитие.
– Ты же обещала мне, что с этими экспериментами покончено, – гортанно кричит Гефест.
Ярость в его голосе заставляет Эмори испуганно попятиться. Гефест на фут выше и в два раза шире любого жителя деревни. Волосы у него обкромсаны кое-как и где-то торчат, как щетка, а где-то свисают клочьями, на правой стороне лица вмятина. У него огромные ладони. И руки. И ноги. И грудь. Матис как-то пошутил, что, захоти он создать статую Гефеста, лучше всего было бы обтесать для этой цели вулкан за деревней.
– Ты что, не можешь подождать до комендантского часа? – шипит Ниема, вглядываясь в своего сына. Она кажется такой маленькой в его тени, прямо кукла из веток и бечевки с клоком сена вместо волос.
– Мы же должны их защищать, – умоляюще говорит он.
– От них самих, – парирует Ниема, понимая, что ей не удалось увести разговор в сторону. – А для этого нужны жертвы.
– Жертва – это когда у них есть выбор. А когда выбор за них делаем мы, это убийство.
Эмори задыхается, потрясенная тем, что это ужасное слово брошено так небрежно, даже без повода в виде книги.
– Нет, если это сработает, – настаивает Ниема.
– Раньше же никогда не работало. И теперь это ничем не лучше смертного приговора.
– Теперь я знаю, что мы делали неправильно, Гефест, – говорит она вкрадчиво. – Я
Столкнувшись с непоколебимостью сомнений сына, Ниема берет его тяжелые ладони в свои, поворачивает их, чтобы осмотреть шрамы и ожоги, пятнающие его кожу.
– Знаешь, это ведь из-за тебя я начала эти эксперименты, – печально говорит она. – Никогда не забуду тот день, когда тебя выбросило на остров. Ты был полумертв, истерзан почти до неузнаваемости. Я думала, что это туман, но потом ты рассказал мне о бандах и лагере, где тебя держали.
Она протягивает руку, касается шрама на его щеке.
– Я поклялась тогда, что не позволю этому повториться. – Ее голос твердеет, в нем звенит гнев. – Да, мы рискуем жизнью невинного человека, но подумай о том, какая награда нас ждет, если наш эксперимент увенчается успехом. Каждое поколение, которое придет вслед за этим, будет жить в мире, не опасаясь войн, насилия и преступлений. Ни один человек никогда больше не пострадает от руки другого. Мы позволим им свободно бродить по острову, не опасаясь того, на что они могут употребить эту свободу. Оцени это должным образом, дорогой. Подумай о том, сколько пользы мы можем принести одним-единственным поступком.
Гефест неуверенно смотрит на мать, его рост теперь кажется игрой света. Он ссутулился, развернул плечи в ее сторону, склонил к ней бритую голову, чтобы лучше слышать ее тихий голос. Со стороны кажется, будто его голова тяжелая, как камень, тянет его книзу, так что он вот-вот ткнется в землю лицом.
– Ты уверена, что на этот раз все сработает? – спрашивает он.
– Да, – твердо отвечает она.
Даже не зная, о чем идет речь, Эмори чувствует, что Ниема вовсе не так уверена, как хочет показать. Слишком она критична к себе, слишком умна и уязвима для человека, который утверждает, будто сделан из стали.
«И Гефест тоже это знает», – думает Эмори. Она видит, как сомнение отражается в его подвижных чертах. Но он выбирает поверить лжи. Позволяет убедить себя; делает обман таким большим, чтобы за ним спрятаться. В глазах Эмори нет большей трусости, чем эта.
Гефест смотрит на свои руки, покрытые плохо зажившими шрамами и рубцами – каждый из них напоминает ему, как он бежал от рушащейся цивилизации.
– Когда ты хочешь, чтобы он сел в кресло? – спрашивает он наконец.
– Сегодня вечером.
– Мне нужны сутки как минимум, – возмущается он. – И ты прекрасно это знаешь.
– Это надо сделать срочно, Гефест. Если обойтись без сканирования…
– Нет, – строго перебивает он мать. – Без сканирования мы можем пропустить болезнь, которая убьет его во время процедуры. Если тебе нужна моя помощь, не ищи кратчайших путей. Мне нужны двадцать четыре часа на то, чтобы выбрать объект с наибольшими шансами на выживание. Тебе придется подождать до завтрашнего вечера.
Ниема, надув щеки, скрывает свое раздражение и улыбается сыну так, словно он ребенок, отделывающийся от нее отговорками.