Последние четверть часа(Роман)
Шрифт:
Марсель. Да, так говорят. В общем, все эти удовольствия свалились на нас из-за них.
Шарлемань. Так или иначе, нужно как-то выяснить, я ради этого и пришел к тебе. Не наведаешься ли ты к Тайебу…
— Вен Тиди? — восклицает Марсель. — Да ведь он давным-давно уехал!
Шарлемань. Да Что ты! Вот досада! С ним хоть можно было разговаривать.
Марсель. Верно! Тайеб был славный парень. Прожил здесь лет десять и стал почти настоящим французом! Ты знаешь, какие у меня в литейном лихие ребята? Им на зуб
1
Игра слов: Тиди-Туди созвучно слову «болтушка».
— Ну уж это нарочно, чтобы досадить женщинам! — говорит Эрмина.
— А он не злился? — спрашивает Шарлемань, словно не слыша ее слов.
— Ну что ты! Он смеялся вместе со всеми… Наоборот, это ему вроде польстило. Но раз его нет, найдутся же на заводе и другие парни?
Шарлемань. У меня на мартене только молодежь. Трудно сразу разобраться, с кем имеешь дело.
Марсель. Да они, может, и не знают ничего.
Шарлемань. Ну нет, я уверен, что, когда с ними ведут разговоры, они перед своими вожаками отчитываются. Так что не стоит их расспрашивать, они этого не любят. Ни к чему их дразнить.
— Что ж, дело хозяйское, — вздыхает Марсель.
Эрмина больше не вмешивается в беседу, мужчины продолжают разговор так, словно ее нет.
— Понимаешь, можно было бы как-то помочь этим ребятам, если бы знать, — говорит Шарлемань.
— Больно уж они подозрительны.
— Кстати говоря, куда он уехал, твой Бен Тиди?
— Понятия не имею. С ними никогда ничего не знаешь…
— Не может быть, чтобы его…
— Все может быть. Не такая уж это редкость.
— Неужели можно было кого-то арестовать из литейного так, что ты ничего не знал бы об этом?
— Видишь ли, ходят слухи, будто его взяли вовсе не в литейном, а в городе, там, где он ночует, или еще где-то, почем мне знать? Остальные ничего мне не говорят… Я делегат не от города, мне и в литейном по горло дел хватает. Мне даже думается, что он тайком укатил восвояси или еще куда-нибудь!
— Короче говоря, мы ничего не знаем. Может, он сидит в тюрьме, а людям и дела нет! Человек исчезает чуть не у всех на глазах, а мы…
— Я пробовал расспросить кое-кого, но знаешь, мне тоже ни к Чему очень-то высовываться. И им это не по нраву…
— Да, никуда от этого не уйдешь: между нами и ими есть какая-то проклятая трещина!
— Это понятно, — отвечает Марсель.
— Понимать еще мало…
Все это мелькает в голове не воспоминаниями — на это нет времени, — а словно неяркими пятнами, ибо краски скудны в этом краю. Эти смутные пятна-картины не имеют отчетливой связи с мыслями, образами, цвет в них не совпадает с контуром, они расползаются, перекрывают друг друга, как на полотне Фернана Леже — серый фон, чуть-чуть оживленный то зеленью Понпон-Финет, то красным маком или пурпурными вишнями Марселя и легкой желтизной солнечных
Заходя в фургон, Шарлемань успевает только наклонить голову; черный сводчатый потолок не так уж низок, но что-то задевает за его фуражку. Впрочем, он и на этом не успевает остановиться мыслью, ибо все его внимание поглощено совсем иным.
В фургоне есть еще кто-то.
В глубине фургона у глухой стенки укреплены одна над другой две железные койки, когда-то покрашенные в серо-голубой цвет. На нижней постелен тонкий тюфяк, без матраца, у изголовья сложены вчетверо два одеяла защитного цвета. На верхней лежит человек, и, когда он шевелится, железная сетка скрипит. Человек раздет, насколько можно судить, и лежит без простыней, прямо на одеяле, прикрывшись другим.
Шарлемань словно собственной кожей ощутил грубую шерсть этого одеяла.
Человек спит, повернувшись к стене, лица его не видно. Видны только курчавые черные волосы и голое плечо.
Шарлемань старается ступать как можно легче. Но фургон содрогается от каждого шага, особенно когда вслед за Шарлеманем входит Саид, прикрывая за собой створки застекленной двери. А ведь он-то, Шарлемань, весит наверняка вдвое больше, чем Саид. Он знает, что такое сон рабочего человека… Саид церемонится гораздо меньше, Шарлемань чувствует, как его тяжелые подкованные башмаки прямо вгрызаются в пол. У входа к полу прибит кусочек линолеума, видимо, чтобы прикрыть дырку, и, когда Саид притворяет дверь, она царапает линолеум и стекло звенит.
Однако спящий не шевелится. Правда, когда в одной комнате живет шесть человек и все время кто-то ходит взад-вперед, поневоле приучаешься спать при шуме.
— Это мой товарищ, — говорит Саид.
И товарищ сразу оборачивается. Он проснулся не от шума, а от голоса Саида, заговорившего по-французски.
— Здравствуйте! — говорит Шарлемань и быстро добавляет: — Отдыхайте, отдыхайте! Я сейчас уйду!
Лежащий махнул рукой, словно говоря: «Пустяки! Не в этом дело…»
Вот поди же… «Отдыхайте!» Никогда сроду он не сказал бы другому рабочему «вы». Должно быть, это неспроста…
— Он еще не понимает по-французски, — говорит Саид. — Он только что приехал.
Обнаженная рука лежит на одеяле. Это рука старого человека, мускулистая, но слишком худая и жилистая, заросшая черной шерстью, на ней заметны не то голубые разводы вен, не то следы старой татуировки… Черные небольшие усы, осунувшееся лицо, кожа покрыта невероятными морщинами, словно иссушена неумолимым солнцем. Или огнем, почем знать?
— Он тоже работает на заводе?
Саид кивает головой.
— Мы мешаем ему спать?
— Он не спал, — отвечает Саид. — Присаживайся.
И указал на пустую койку. Подавив секундное колебание, Шарлемань опускается на самый край, чувствуя железный борт кровати через тощий пыльный тюфяк, набитый морской травой. Саид говорит:
— Не бойся, насекомых нет!
Окинув взглядом помещение, он добавляет:
— Видишь, как тут у нас…
Что ответить Саиду? И что у него на уме? Доволен ли он своим жильем, ибо это все же жилье? Или он жалуется на бедность? Или то и другое одновременно?