Последние дни

И Сьюзен

В этом безумном танце мы налетаем на ванну с водой. Она опрокидывается, заливая все вокруг.

Анита спотыкается, продолжая цепляться за меня, и мы обе падаем. Сцепившись, катаемся по земле вокруг ванн.

Трудно выглядеть достойно, когда твою голову тянут за волосы. Я пытаюсь изо всех сил делать вид, будто дерусь по-настоящему. Толпа безумствует, крича и аплодируя. Я замечаю Тра и Тру, которые буквально сияют от счастья.

И как проиграть в такой драке? Разразиться рыданиями? Упасть лицом в грязь, свернуться в клубок и дать противнице себя исцарапать? Я в полной растерянности.

Мои

мысли о том, как выйти из боя, прерывает выстрел.

Он раздается где-то в стороне, но достаточно близко для того, чтобы все замерли.

За ним следуют еще два выстрела, один за другим.

А потом в лесу эхом отдается крик. Очень человеческий и очень испуганный.

21

В кронах деревьев шелестит ветер. В моих ушах гулко стучит кровь.

Несколько мгновений все вглядываются в сумерки, широко раскрыв глаза, словно ожидая появления чудовища из кошмара. Затем, как по команде, в лагере воцаряется хаос.

Солдаты, хватая оружие, бегут в ту сторону, откуда раздался крик. Все говорят одновременно, кто-то кричит. Всеобщий шум и замешательство граничат с паникой. Здесь не одни собаки, но и люди не настолько хорошо обучены, как хотелось бы Оби.

Анита слезает с меня, широко раскрыв глаза от ужаса, и устремляется следом за самой большой толпой в сторону столовой. Я поднимаюсь, разрываясь между желанием узнать, что происходит, и спрятаться в относительной безопасности среди бегущих.

Неожиданно рядом со мной появляется Раффи.

– Где крылья? – шепчет он.

– Что?

– Где ты их спрятала?

– В дупле.

Он вздыхает, с трудом сохраняя терпение:

– Где именно?

Я показываю туда, где скрываются последние из солдат.

– Можешь объяснить, как его найти, или тебе нужно показать?

– Нужно показать.

– Тогда пошли.

– Прямо сейчас?

– Разве это не самый подходящий момент?

Я оглядываюсь вокруг. Все хватают снаряжение и бегут в здание. Никто не обращает на нас внимания. Никто не заметит, если мы исчезнем среди этой сумятицы.

Впрочем, сумятица возникла явно не просто так.

Похоже, мои мысли отражаются на лице, поскольку Раффи говорит:

– Либо скажи, либо покажи. Немедленно.

Сумерки быстро сменяются темнотой. У меня бегут мурашки при мысли о том, что придется идти ночью по лесу, где так страшно кричал вооруженный солдат.

Но я не могу позволить, чтобы Раффи сбежал без меня.

Мы пробираемся в сгущающейся темноте к ближайшей лесной тропинке и бежим на цыпочках сквозь кусты.

В лесу слышится беспорядочная стрельба из нескольких ружей. Возможно, ускользнуть этим путем не самая лучшая идея.

Словно этого мало для того, чтобы как следует меня напугать, в наступающей ночи раздаются крики.

Когда мы пробегаем через лагерь и оказываемся среди деревьев, наступает тишина. Не слышно ни шороха, даже птицы или белки не нарушают безмолвия. Быстро темнеет, но света еще достаточно, чтобы увидеть жуткую картину.

На крик побежали около десятка солдат. Теперь на ногах стоят только пятеро.

Остальные лежат на земле,

словно сломанные рассерженным ребенком куклы. И, как у сломанных кукол, у них не хватает частей тела – руки, ноги, головы. Из рваных ран торчат окровавленные кости.

Все вокруг забрызгано кровью – деревья, земля, солдаты. В сгущающейся темноте уже не различить цветов, и кажется, будто с ветвей стекает масло.

Оставшиеся бойцы выстроились в круг, выставив перед собой ружья.

Направление их стволов кажется мне странным. Не прямо или вверх, как если бы противник шел пешком или летел. Не смотрят они и в землю, как если бы солдаты не собирались стрелять.

Вместо этого стволы наклонены, словно цель находится на уровне пояса. Горный лев? В этих холмах есть горные львы, хотя их редко можно увидеть. Но эти животные не устраивают подобной бойни. Может, дикие собаки? Но опять-таки сцена выглядит неестественно. Скорее похоже на итог яростного смертоносного нападения, чем на результат охоты или оборонительного боя.

Я вспоминаю слова Раффи о том, что на ту семью могли напасть дети. Но вооруженные солдаты нипочем не испугались бы банды детишек, как бы те ни одичали. Выжившие так напуганы, что кажется, они ударились бы в бегство, если бы не парализующий страх. Сжимающие ружья пальцы побелели, локти плотно прижаты к бокам, словно для того, чтобы подавить дрожь в руках, и люди держатся тесной группой, будто косяк рыбы в непосредственной близости от хищника.

Никакие естественные причины не вызовут подобного ужаса. В нем есть нечто мистическое, словно бойцы страшатся лишиться разума, лишиться души.

Чем больше я смотрю на солдат, тем сильнее бегут мурашки у меня по коже. Страх заразителен. Возможно, это наследие древних времен, когда шансы на выживание были больше у того, кто перенимал тревогу у ближнего, не тратя времени на раздумья. Или, возможно, я непосредственно ощущаю некий потусторонний ужас.

Мой желудок сжимается, пытаясь исторгнуть содержимое. Я сглатываю, не обращая внимания на кислый привкус в горле.

Мы прячемся за большим деревом. Я бросаю взгляд на сидящего рядом на корточках Раффи. Он смотрит на что угодно, только не на солдат, будто они – единственное в лесу, о чем не стоит беспокоиться. Вид у него встревоженный, и это беспокойство передается мне.

Что может напугать ангела, который сильнее и быстрее человека и обладает намного более острыми чувствами?

Солдаты двигаются, их круг превращается в каплю. Они медленно отступают в сторону лагеря. Похоже, враг, напавший на них, исчез. Или, по крайней мере, они так считают.

Мои инстинкты в этом не уверены. Судя по всему, не уверены и солдаты – они готовы при малейшем звуке открыть огонь во все стороны.

Быстро холодает, и моя мокрая футболка липнет к телу, отнимая тепло. Но по вискам все равно стекает пот, и под мышками хлюпает. Я гляжу вслед уходящим солдатам, и кажется, будто передо мной закрывается дверь подвала, отрезая меня от света, оставляя одну в полной чудовищ тьме. Каждая мышца кричит о том, что нужно бежать следом за солдатами. Каждый инстинкт лихорадочно требует не оставаться отбившейся от косяка рыбешкой.