Последние гардемарины (Морской корпус)
Шрифт:
Адмирал Ворожейкин ушел в свой флигель. С убитой душою, упавшим сердцем, побрел я к флигелю, где жили мои кадеты.
Увидя своих милых, живых кадет, по молодости своего детского сердца принимавших с интересом и даже радостью всякую перемену в их жизни, я пересилил и свою невыносимую боль сердечную и бодро давал им свои распоряжения по приготовлению к завтрашнему переселению… на линейный корабль «Генерал Алексеев».
Долгие часы подряд на их маленьких спинах, ручных тележках и носилках сползали с горы зеленые и серые тюки зашитого и увязанного обмундирования, обуви и белья и все это складывалось и громоздилось во флигеле и на дворе. Рота превратилась в багажную станцию. Вскоре к пристани Корпуса подошла громадная портовая баржа,
Усталые и измученные грузчики закрыли это чрево тяжелыми люками и ввели по сходне последних трех коров. Все, кто мог, забылся кратким сном в последнюю ночь на земле Русской; а кто не смог, сидели тихо у себя дома и шепотом в полголоса вели невеселую беседу. Холостые грелись у очага семейного. Фонари догорали на пристани.
По черной барже ходил часовой. Изредка мычали коровы.
Погрузив ротное имущество и устроив кадет на ночлег, я пошел в свою квартиру во флигеле и вошел в свой кабинет.
Это была просторная комната в два больших окна, выходивших на открытое море прямо на выход из Севастополя.
Было уютно в моем кабинете; но не в эту ужасную ночь!
Войдя в эту комнату, мною столь любимую, где прожил я счастливо с семьею много лет, увидел я хаос и разрушение.
Сундуки, корзины, саквояжи, ящики, картонки и тючки заполнили весь пол и заградили проходы; на диванах столах и креслах кучами лежали одежда и белье и часть его еще сырая после стирки. Все женское население дома моего было в движении и с лихорадочной быстротою укладывало в сундуки и корзины все то, что было разрешено Начальником Эвакуации взять с собою каждой семье.
Все остальное богатство, скопленное трудом многих, многих поколений, все эти вещи, к которым привык с детства, в которые вошла частица души моей, вся эта красота любимых картин и близких сердцу книг оставлялась навсегда во владенье врагу. Не поимеет он его, разобьет грубою рукою, надсмеется над моей святыней, растопчет нежное, любимое и дорогое грубой и дерзкой ногой.
30-го октября 1920 года. Наступило утро Зиновии Богонравы. И видно, так нравилось Богу, чтобы в это утро мы покинули родную землю. Ибо этим путем Господь спасал нашу жизнь и, как некогда Св. Иосифу сказал Он: – «возьми отрока моего и Марию Матерь Его и беги с Ними во Египет, пока не положу к ногам Его врагов Его». Так и мы, взяв отроков наших, вывели их из дома своего и увели в Африку, где лежит Египет, сохранивший Господа нашего.
Но, как тяжело, как горько было покидать дом свой.
Лишь только солнце показалось из-за вершин Мекензиевых гор и розовым светом озарило белые скалы Инкермана, как на площадке между флигелями уже стоял мой фронт. В походной форме, с ружьями и ремнями. Кадет Добровольский – знаменщик моей роты вынес ротный знаменный флаг и ждал у подъезда. Я обнажил саблю.
– «Смирно! Слушай на кра-ул!» – тихо и плавно двинулся флаг с гербом Морского Корпуса и поплыл к фронту.
Но, не успел он доплыть до правого фланга, как я услышал властный окрик:
– Сверните флаг!.. в чехол! Ведите кадет на баржу!
Я оглянулся.
– Ведите скорее кадет! Не время теперь разводить церемонии. Сейчас отваливаем!
– Есть! Ваше Превосходительство, – ответил я и, вложив саблю в ножны, скомандовал:
– К ноге! на плечо! направо! правое плечо вперед! Шагом марш! Смирно! равнение направо, господа офицеры!
Длинный тонкий фронт продефилировал мимо балкона, розового от утреннего солнца, и, достигнув пристани, мы взошли на баржу. На ее палубе сгрудившись в кучу, стоял весь личный состав Корпуса: мужчины, женщины и дети, весь, кроме прислуги и служителей, отказавшихся ехать с нами.
Сухими, холодными словами строевой команды простились мы с родной землей. Не так обдумывал я ночью это прощанье. После приема флага, хотелось обнажить головы и в последний раз пропеть всем фронтом Молитву Господню, поклониться родной земле русским поясным поклоном, поклониться Морскому Корпусу – гнезду моряков и, собрав в мешочек земли с родного участка, тогда уже двинуться в дальний и неизвестный путь. Было бы легче, было бы теплее, сердечнее. Каменно-холодно смотрели люди на берегу и на барже, словно за одну эту ночь ставшие друг другу чужими.
– «Кто не с нами, тот против нас!»
Как командир с погибающего корабля последним сходит в спасательную шлюпку, так и Директор с супругою последними вошли на черную баржу.
Маленький портовый катерок принял баржу на буксир, огласил утренний воздух резким свистом и медленно отошел. Натянулись буксиры; дрогнула баржа и точно нехотя, с трудом оторвалась от пристани. Еще с большим трудом отрывалось сердце уплывающих от родной земли и родного гнезда. Перекрестились. Поплыли. Все невольно повернулись лицом к Корпусу. Высокий белый дворец, широко развернув свои крылья по серой горе, холодным белым золотом бесстрастно смотрел с высоты и все уменьшался в размерах. На пристани горько плакала одинокая старушка – бабушка кадета – плакала Старая Русь.
Проплыла мимо цветущая «Голландия», высокое Братское кладбище, глубокий док Цесаревича Алексея Николаевича, и вырос с левого борта громадный серо-стальной борт дредноута «Генерал Алексеев».
Черная баржа с Морским Корпусом доверчиво прижалась к нему. Тонкие бросательные концы змеей пронеслись над баржею; за ними поползли толстые, смоленые и она пришвартовилась.
С палубы спустили сходни и подъемные тали. У трапа стояли Командир Капитан 1-го ранга Борсук, старший офицер Капитан 2-го ранга Слупский и ст. лейтенант Блохин штурман корабля.
Они встретили рапортом Директора Морского Корпуса и с любезностью моряков приняли всех корпусных дам, приютив их временно в глубокий длинный кубрик, где эти дамы с детьми и баулами табором расположились по койкам вдоль бортов. С другого борта выгружались штабные дамы с детьми и проходили на корму, заполняя все каюты.
Когда-то белая, сверкавшая палуба теперь была вся черна от угольной пыли и от тысячи ног протоптавших ее вдоль и поперек. Гардемарины Корпуса, выгрузившись на линейный Корабль, сейчас же заняли караульные посты, на вахтенном мостике, у башен, у бомбовых погребов, крюйт-камер, у ответственных механизмом машины, у трапов и других важных мест охраны корабля, который все еще нес на себе матросов, из коих многие были тайными врагами и могли принести кораблю непоправимый вред. Молодая, но крепкая и надежная охрана Гардемарин с честью выполнила вверенную ей службу. Кадеты в зеленом защитном обмундировании напоминали трудолюбивых муравьев. Непрерывной вереницей поднимались они по сходням и доскам на высокий борт дредноута, неся на детских спинах своих тяжелые корзины, сундуки, тюки с бельем цейхгаузов, ящики с консервами, учебные инструменты, бочки с салом и бесконечное количество книг богатой библиотеки Морского Корпуса.