Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Табачник Гарри Давидович

— Вы говорите, что вы за мирное сосуществование, — обращается он к президенту. — Так почему же не записать эти слова в коммюнике?

Видя, что Рейган не меняет своей позиции, он поворачивается к государственному секретарю и министру обороны:

— Каково ваше мнение, Джордж? Ваше, Фрэнк?

Следует пятиминутный перерыв. Рейган стоит на своем, но и Горбачев не уступает.

—Я сожалею, — покачивая головой, говорит президент. — Эта формулировка неприемлема.

— Но почему же, господин президент? — пытается добиться своего генсек.

— Мы этого принять не можем, — твердо повторяет Рейган.

—

О’кей. Я вижу, мне не удастся изменить ваше мнение, — наконец соглашается Горбачев и тут же меняет тему разговора.

„Как только обсуждение грозило перерасти в спор, — вспоминал позднее один из американцев, — Горбачев менял тему. Ясно было, что он очень хотел, чтобы встреча закончилась успешно”.

На заключительном приеме, повернувшись к Нэнси Рейган, он заметил:

— Знаете, между вашим мужем и мной существует... — он остановился, подыскивая нужное слово.

— Нечто общее, — подсказала супруга президента.

— Вот именно. Это бывает очень редко. — Затем добавил: — Я знаю вашу конституцию, но я хотел бы, чтобы ваш муж оставался на своем посту еще четыре года.

Между ним и Рейганом установились действительно хорошие отношения. Но это еще не означало, что такими же отныне будут отношения и между двумя державами. Это зависело, в первую очередь, от того, какие изменения произойдут внутри Советского Союза, что, в свою очередь, несомненно должно было сказаться и на его внешней политике.

Хотя в своей речи в Московском университете Рейган упомянул о Московской весне, имея в виду другую весну — Пражскую, подавленную советскими танками 20 лет назад, — происходившее в советской столице напоминало о событиях в чехословацкой столице лишь отчасти. Об этом свидетельствовал тот факт, что при изложении речи президента, в которой он большое место уделил правам человека, т. е. тому, что могло бы придать социализму человеческий облик, советские средства массовой информации ограничились краткими выдержками. Эта речь заслуживает того, чтобы на ней остановиться подробнее.

Стоя, как он не преминул заметить, перед панно „вашей революции”, американский президент говорил о другой революции, „которая происходит сейчас, безмолвно охватывая всю планету. Она бескровна и бесконфликтна, она служит мирным целям и способна смести все обветшалое, кардинально изменить мир и образ нашей жизни”. От слышавших это не могла укрыться содержащаяся в выступлении президента критика „вашей революции”, хотя ни одного критического слова высказано не было. Внимательному, умеющему думать слушателю было ясно, что происходящая в мире техническая революция, которую имел в виду Рейган, не коснулась их страны. Уже одно это доказывало провал ленинской революции, установившей режим, по своей природе враждебный прогрессу, поскольку всегда подавлял развитие инициативы, дух предпринимательства, смелость мысли, решительность действий — все то, без чего шествующая по свободному миру электронная революция невозможна. Напрашивался вывод: существующий в стране режим органически не способен ее осуществить.

Итог московской встречи был невелик в смысле ощутимых результатов, но визит президента дал советской стороне возможность всячески использовать тот факт, что между обеими сторонами было достигнуто взаимопонимание. Другим странам

предлагалось последовать примеру Соединенных Штатов. Встретившись с главой японского концерна Митцу-биси, председатель Совета Министров Н. Рыжков говорит, что потенциал в отношениях между СССР и Японией полностью не использован, что особенно ярко проявляется на фоне „активизации отношений СССР со многими западными странами, включая США”. По мнению французской исследовательницы Ф. Том, „провозглашая дружбу с США, в Кремле преследовали две цели, которые коммунисты всегда ставят перед собой, вступая в коалицию с некоммунистами: укрепить коммунизм и дискредитировать своего партнера по коалиции”.

Несмотря на новую „атмосферу взаимопонимания”, через пять месяцев после московской встречи, выступая в ООН, Горбачев, как и прежде, когда существовала „атмосфера непонимания”, доказывал, что одна из причин, препятствующих урегулированию Москвой и Вашингтоном региональных конфликтов, — это отказ Соединенных Штатов предоставить каждой стране права на свободу выбора своей политической

системы, и что „конфликт в Никарагуа был бы давно разрешен, если бы Соединенные Штаты не подливали масла в огонь”, поддерживая противников сандинистов. О том, что Советский Союз, несмотря на экономические трудности, продолжает тратить свыше миллиарда долларов в год на вооружение сандинистов, Горбачев умолчал. Через некоторое время американская разведка установит, что несмотря на заверения советских руководителей в том, что поставки оружия Никарагуа с 1988 года прекращены, только за первую половину 1989 года Советский Союз и его союзники поставили Манагуа 11500 тонн оружия на общую сумму в 300 миллионов долларов.

Московская встреча была отмечена семью соглашениями по таким проблемам, как обмен студентами и рыболовные права. Если не считать того, что они увеличили число американо-советских соглашений, заключенных за предшествующие поездке в Москву три года, до сорока семи, сами по себе они были не очень значительны. Только ради этого в советскую столицу ехать не следовало. Значение их было в том, что они, как отметил один из помощников президента, „закладывали фундамент здания доверия и согласия, которое мы медленно строим”.

Было еще одно. Встреча американского президента с советскими людьми рушила создаваемые десятилетиями советской пропагандой представления о заокеанской державе и еще раз продемонстрировала, как хрупки пропагандистские построения, основанные на лжи. Весь облик Рейгана говорил об открытой, дружелюбной Америке. „После поездки Рейгана в Москву, — как сказала по его возвращении из советской столицы Маргарет Татчер, — советских людей будет очень трудно убедить в том, что Америка им угрожает”. И это, пожалуй, было самым важным достижением московской встречи.

Все дни в Москве стояла хорошая погода. Но едва Айр Форс 1 с президентом на борту взмыл в небо, как набежали тучи и пошел дождь, застучавший крупными каплями по брусчатке Красной площади. И возник вопрос, а не смоет ли он вместе с весенней пылью и то, что удалось достигнуть в Москве, что символизировала памятная прогулка американского президента и генерального секретаря под сенью Кремля, прогулка, которая должна была стать зримым свидетельством поворота от „холодной войны” к сотрудничеству между двумя державами?