Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Табачник Гарри Давидович

Борьба между претендентами на наследие Ленина принимает острые формы на ХП съезде партии в апреле 1923 г. К. Радек пишет в „Правде”, что „государственная машина наша скрипит и спотыкается. А что у нас вышло действительно хорошо — это Красная Армия. Создатель ее, волевой центр ее — это хов. Лев Давыдович Троцкий”. Вошедшего в зал заседаний Радека сторонник генсека Ворошилов, припомнив его хвалебную статью о заслугах Льва Троцкого, встречает с репликой: „Вот идет хвост льва”. На что бойкий Радек отвечал частушкой:

У Ворошилова тупая голова,

Все мысли в кучу свалены,

И лучше быть хвостом у льва,

Чем ж... у Сталина.

Статья Радека вызвала

гнев Сталина и его приверженцев не только потому, что она прославляла Троцкого и тем самым укрепляла его позиции, но еще и потому, что напоминала, что созданием мощной армии Троцкий был обязан тому, что заставил пойти служить в ее ряды 30 тысяч царских офицеров. Без них, писал Ленин, Красной Армии не было бы. Вот это напоминание о пользе специалистов, о том, что им, а не безграмотным партийцам, следует доверить управление промышленностью, подрывало всю структуру созданного Сталиным аппарата.

В этой обстановке, когда наконец-то появились и „ситный хлеб, и настоящий ржаной, и картошка, и сахар”, но по-прежнему в разрухе пребывала промышленность, развернулась борьба за власть, эхо которой все еще слышится в эпоху Горбачева.

Как бы ни превозносился в Советском Союзе ленинский НЭП, но судьбоносным для страны оказался не он, а резолюция о „Единстве партии” и утверждение Сталина генсеком. Он показал, что способен сделать генсек, наделенный неограниченной властью, дарованной ему ленинской резолюцией о единстве, как можно ликвидировать экономические достижения, если они не подкреплены политическими реформами, ограничивающими власть партии. Полумерами здесь не обойтись. Тот, кто полагает, что отсутствие свободы удобно для него, оно рано или поздно обращается против него. Предчувствие Радека, заметившего, что голосовавшие за резолюцию о единстве, когда-нибудь испытают ее действие на собственной шкуре, оправдалось. Ленинский НЭП не стал необратимым.

Однако пока он еще продолжался. Герою платоновского „Чевен-гура”, приехавшему в родной город, кажется, что „в городе были белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки... На вывеске кратко и кустарно написано: „Продажа всем гражданам. Довоенный хлеб. Довоенная рыба, свежее мясо, собственные соления”. Создается впечатление, что „НЭП — это всерьез и надолго”. Многие думают — навсегда. Полны рестораны, открыты кабаре, в которых герлс вполне по-американски поднимают стройные ноги под ритмы модных фокстротов и тустепов. Нэпманы веселятся.

Исчезнувший, как о том свидетельствовал на XI съезде Ленин, пролетариат возрождается. Богатеет крестьянство. Обращаясь к нему, любимец партии ленинский Бухарчик призывает: „Обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство”.

В стране вновь появляются зажиточные, обладающие капиталом люди. Но парадокс заключается в том, что именно это давало в руки стремящегося к единоличной диктатуре Сталина средства для осуществления его планов. На донэповских руинах об индустриализации нечего было и думать, но только с помощью ее можно было добиться закабаления рабочих. Затем следовала коллективизация, вводившая новое крепостное право. Надев узду на два важнейших класса, Сталин выбивал почву из-под ног любой партийной оппозиции. Ей просто не на что было опереться. Разгром и полное подчинение партии было лишь делом времени.

Подъем в экономике сопровождается наступлением в области идеологии, образования, культуры. Яростным нападкам подвергается религия.

Всегда оправдывавший насилие по отношению к дворянству и буржуазии, Ленин после переворота начинает оправдывать насилие и по отношению к трудящимся массам, „во

имя трудящихся масс”. Ужесточается аппарат репрессий. Пожалуй, наиболее полная характеристика того времени, о котором поэт Н. Асеев скажет, что оно было „крашено рыжим, а не красным”, заключена в названии книги одного из вырвавшихся на Запад узников Соловков „В стране НЭПа и ЧК”. И это не позволяет согласиться с поэтом. По-прежнему красным от крови было время. И опять это обращает нас к творцу НЭПа.

Именно тогда, когда вводилась эта политика, А. Рыков делился своими мыслями со специалистом по лесному хозяйству С. Либерма-ном: „(Ленин) тут же тебя предаст... Владимир Ильич все предаст, от всего откажется, но все это во имя революции и социализма”. Будущий председатель Совнаркома оказался прав. Вверив спустя год после начала НЭПа руководство партии Сталину, Ленин предал интересы страны. Ведь он сам вскоре напишет, что „Сталин груб”, что „став генсеком, он сосредоточил в своих руках огромную власть” и что он „не уверен, что он ею сумеет всегда осторожно пользоваться”. Разве Ленин всего этого не знал, предлагая заседавшему после XI съезда пленуму ЦК избрать Сталина в генсеки? Такие наблюдения — не озарения одной минуты, а результат накапливания фактов. Факты Ленину были известны давно, но поскольку для него тогда это было невыгодно, он предпочел не обращать на них внимания.

Спустя много лет в Советском Союзе появится такой анекдот:

— Скажите, товарищ Сталин, — спрашивает Ленин, — вы могли бы убить одного человека?

— Что за вопрос? И не одного могу.

— И тысячу сможете? — спрашивает Ильич, вспоминая о царицынской телеграмме „чудесного грузина”, в которой он заверял: „Будьте уверены, не пощадим никого... рука не дрогнет”.

— Смогу.

— И миллион? — продолжает допытываться вождь первый у вождя второго.

— Никаких проблем.

— Ну, знаете, милейший, в таком случае мы бы вас здорово пожурили, — заключает Ленин.

Выбор творца НЭПа оказывается решающим. Гробовщик намечен. Он наготове. Ему только надо дождаться удобного момента, чтобы похоронить ленинскую политику. А не хотел ли этого сам творец? Выпустив джинна для того,чтобы спасти партию у власти, не думал ли он о том, как загнать его обратно? Заговорив о новом НЭПе, укрытом за словом „перестройка”, захочет ли Горбачев и в этом последовать ленинскому примеру?

Спустя год после введения НЭПа делегаты XI съезда партии услышали, что вождь вдруг обнаружил, что государственная машина движется не туда: „Машина отказывается подчиняться руке, которая ею управляет. Как если бы автомобиль двигался не в том направлении, в каком хочет человек, им управляющий, а в направлении, намеченном кем-то другим, как если бы им управляла какая-то тайная, незаконная рука. Бог знает какая... Во всяком случае, машина не идет в том направлении, в какое хотел ее направить человек, сидящий за рулем...”

За рулем сидел он сам. Следовательно, это было признание того, что он не знал, куда ведет страну. Не придется ли стране через шесть с лишним десятилетий после ленинского признания услышать такое же признание из уст его нынешнего наследника? Знает ли он, куда ведет страну? Каков его план, какую дорогу он выбрал? Летом 88-го года на эти вопросы четких и ясных ответов все еще не было дано.

История настойчиво возвращала страну к одним и тем же проблемам. Она напоминала, что ни обойти, ни перепрыгнуть через них нельзя. Через семь десятилетий опять создалась ситуация, схожая с той, что существовала накануне февраля 1917 г. Вновь встал вопрос