Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Табачник Гарри Давидович

Вскоре Левченко узнает, что закрытый суд военного трибунала приговорил его к расстрелу.

В Москве ему говорили, что все перебежавшие на Запад уничтожены. Но в Америке он встретился с ними. Ему стало известно, что за последние двадцать лет КГБ не удалось настигнуть ни одного из тех, кто порвал с ним.

Будущее покажет, что провалы КГБ не пошатнули позиций Андропова, как и провалы в сельском хозяйстве не поколебали положения Горбачева. Но тогда, после побега Беленко, шеф КГБ уверенным чувствовать себя не мог. Черненко же стремился использовать удар, нанесенный Андропову побегом летчика, в своих целях.

С тех пор как Брежнев в 1965 году сделал его заведующим общим отделом ЦК) в его обязанности входила и подготовка заседаний Политбюро. Затем Брежнев назначил его начальником своего секретариата. Хотя должность эта и значительная, тем не менее дверей на заседания Политбюро она еще

не открывала. Кому пришла в голову мысль, ему или Леониду Ильичу, о проникновении в Политбюро, так сказать, с черного хода, остается тайной, но так или иначе, а Черненко вскоре стал присутствовать на всех заседаниях в качестве секретаря. А через некоторое время эта сидящая в стороне, уткнувшаяся в бумаги коренастая фигура с ушедшей в плечи головой сделалась такой же привычной, как и блокноты с карандашами, как бутылки с минеральной водой. Брежневу он был необходим не только потому, что умел вовремя откупорить бутылки с водой, но и потому, что Устинычу можно было полностью доверить столь щекотливое дело, как подготовка заседаний Политбюро. Ему не нужно было подсказывать, что внести в протокол, а что выпустить. Он достаточно хорошо знал своего хозяина, чтобы обойтись без подсказок. И, став полгода назад секретарем ЦК, Устиныч сохранил за собой те же обязанности. Отказаться от них значило отказаться от возможности быть в курсе всего, что происходит на заседаниях Политбюро, перестать быть свидетелем всех перипетий разворачивающихся здесь схваток. Ведь это делало его фактически членом Политбюро, правда, без права голоса. Но пока его и это не беспокоило. Он знал, как сделать свой голос слышным там, где это было надо. Ему известна вся подноготная происходящего в Политбюро и за его кулисами, расстановка сил, кто против кого плетет интригу. Как от чуткого сейсмографа, улавливающего слабые подземные толчки, говорящие о предстоящем землетрясении, так и от него не укрылись на первый взгляд вроде бы и незначительные ходы Андропова. Чем больше он наблюдал за ним, тем больше убеждался в том, что председатель КГБ отнюдь не собирается довольствоваться кабинетом на Лубянке, что цель его — кремлевский кабинет, который занимает Брежнев. Устиныч видит, как исподволь ведет борьбу Андропов против того, кого считает главным препятствием на пути к цели, - Кириленко. Ни вездесущему начальнику тайной полиции, никому вообще еще не известно то, что уже давно было решено между ним и Леней, как он позволял себе называть Брежнева, когда они оставались наедине. Тому ведь ясно, что стоит ему только сойти со сцены, как тут же начнут на него валить вину за все грехи.

*— Ты этого, я знаю, не допустишь, — говорил Брежнев. — А то ведь у нас это традиция... Никита на Сталина, мы на Никиту... Ильича пока не тронули... Я имею в виду первого, не трогайте и второго, — мрачно пошутил Брежнев. — Похорони с честью. И семью чтоб не трогали. Пусть живут, как жили... Понял?

Черненко согласно кивнул. *

Брежнев верил, что Устиныч не подведет. Все эти разговоры о партийной демократии, конечно, хороши, но не тогда, когда речь заходит о передаче власти. Тут не должно быть никакой демократии. Если бы он смог, то ввел бы закон о престолонаследии. Чем он не царь? Какой царь имел такую власть, какую он имеет? Какой царь мог так бесконтрольно черпать из казны, как он? Да и в народе, ему не раз рассказывали

об этом, его, как раньше Сталина, а потом Никиту, тоже называют царем. Царь Леня. Но вот закона о престолонаследии ему провести не дадут. Что ж, если власть нельзя, как это хочет Ким Ир Сен в Корее, передать сыну, можно сделать все, чтобы досталась она сыну духовному. Таким сыном для Брежнева был Черненко, который, — Леонид Ильич был в этом уверен, — будет продолжать его, Брежнева, дело.

Он подошел к окну и посмотрел на открывающуюся перед ним величественную панораму.

В солнечных лучах поблескивали купола Василия Блаженного, за ним полоска Москвы-реки, а там Зарядье с его сохранившимися от старого времени особняками.

Он любил этот вид. И не только потому, что вид был удивительно красив, но, главным образом, потому, что напоминал о том, чего он, Леонид Брежнев, достиг ”.

Когда в октябре 1964 года его выдвинули на место Хрущева, мало кто предполагал, что он так долго останется в этом кремлевском кабинете. ”А мы — всерьез и надолго”, — повторял он одно из немногих ленинских изречений, которые помнил. Что бы ни говорили о серости брежневского правления, его самого вряд ли можно было бы назвать ’’серым”. Он не был человеком блестящего ума, но он владел тем, что в советской системе ценится больше ума. Он знал, как действует система и он отлично усвоил правила поведения внутри системы. Если верно то, что его продвижение вверх по лестнице служебной

карьеры — результат случайного сцепления обстоятельств, отнюдь не случайно то, что именно он сумел не только выжить в годы сталинского террора, но и выдвинуться. Он блестяще умел приспосабливаться и он понял, что надо быть прежде всего мастером интриги. И актером.

На фотографии в мае 1964 года мы видим его в первом ряду. Он — ближе всех стоит к Хрущеву и с энтузиазмом приветствует ’’нашего дорогого Никиту Сергеевича” в день его семидесятилетия.

Он — сама преданность. Хрущев уверен, что, кому-кому, а Брежневу можно доверять. Но именно тот его и предал.

По сути дела все советские руководители любого масштаба — предатели. Те, кто клялся именем Сталина, потом стали его проклинать, в том числе и Хрущев. Превозносившие Хрущева — предали его, и среди них был и Брежнев. Ему повезет. Его предадут после смерти. В связи с этим правомерен вопрос: можно ли доверять руководителям, для которых предательство — норма поведения? Можно ли доверять партии, постоянно предающей своих руководителей?

Английская труппа из Стратфорда-на-Эвоне выступала в бывшем театре Корша. В тот вечер давали ’’Макбет”. Временами отрываясь от происходившего на сцене, я поглядывал на блестящую в темноте зала лысину сидевшего в партере Хрущева. Он был живым подтверждением вечности шекспировских образов, он, ставший участником той же самой трагедии тайных интриг и измен, перенесенных из шотландского замка в Кремль.

Хрущев неистово хлопал актерам и, кто знает, чьи лица при этом возникали в его памяти, когда со сцены звучало:

”Мы, люди, читать по лицам не умеем.

Ведь в благородство этого вассала я верил слепо”...

Брежнев — сентиментальный, легко пускающий, наигрывая на гармонии, слезу, внешне мало походил на Макбета. Но именно эта роль ему была отведена историей. Он ее и сыграл. И не хуже, чем актеры шекспировского театра. Он не только сумел прийти к власти. Он эту власть сумел удержать.

’’Стать королем — ничто. Им нужно прочно стать”...

Эти слова Макбета он мог полностью отнести к себе. Ему удалось то, что не удалось шекспировскому герою. У кормила власти он пробыл восемнадцать лет! Ровно столько, сколько Ленин и Хрущев вместе взятые. Единственно, кого ему не удалось превзойти, так это Сталина. Времени не хватило. А ведь это со Сталиным он тайно соревновался все эти годы. Испытавший страх в сталинские годы, переживший их, он, заняв место в некогда принадлежавшем Сталину кабинете, стремился взять реванш над его бывшим хозяином за это. Он присвоил себе все звания и наградил себя всеми орденами, которые ему давно хотелось получить. Он был бы счастлив получить их из рук самого Сталина. То, что этого не произошло, очевидно, заставляло его ощущать некую неполноценность. Сталин был и оставался для него богом. Он понимал, что чего бы он ни сделал, ему его не превзойти и потому брал реванш в званиях и орденах. Их у него было больше двухсот. В воспевании своего имени он почти сравнялся со Сталиным.

Да и вся эпоха Брежнева может быть названа периодом затянувшейся реставрации сталинизма. Он тщится восстановить сталинские методы, но без тотального террора. Этого он боится потому, что знает, что террор может захлестнуть и его. И те, кто стоит за ним, террора не хотят. Те партаппаратчики, которые прошли через тридцатые годы, видели послевоенную разруху и хрущевскую неопределенность, только во времена Брежнева почувствовали себя в тихой гавани. Им хочется наконец-то насладиться плодами власти. Им не надо никаких перемен. Им нужна уверенность, что с ними ничего не произойдет. Брежнев им это обеспечивает. На XXIII съезде партии отменяется внесенное по предложению Хрущева дополнение в устав о периодической смене руководящих кадров. Профессия партаппаратчика становится пожизненной.

Но этого мало. Новый класс хочет не только остаться у власти. Он хочет закрепить такое положение и за своими потомками. Класс стремится стать сословием, новым дворянством.

Ключевский на своих лекциях о происхождении сословий в России, заверявший студентов Московского университета, что ’’настанет время, когда сословий уже не будет,” того, что произойдет через несколько десятилетий после его лекций, предвидеть не мог.

Посылая своих детей в привилегированные учебные заведения, обеспечивая им с детства лучшее питание и условия жизни, дворяне с партийным билетом делают все, чтобы их наследство перешло и к их детям. Это не значит унаследование детьми должности родителей, хотя делаются и такие попытки. Это значит обеспеченность места среди правящих и властью обладающих. Вот мы и видим детей Брежнева, Андропова, Громыко выдвинутых на ответственные посты. Мы не знаем, произошло ли это потому, что они достойны этих постов, или потому, что имена их помогли им в этом.