Последние каникулы, Шаровая молния

Хахалин Лев Николаевич

Старуха открыла глаза, пристально всмотрелась Оле в лицо и прохрипела;

– Не чую тебя!.. Нагнись, девушка! Не чую!
– без слез заплакала она.- Как быть-то? Руку дай!
– И Оля положила пальцы на ее сухую ладонь и почувствовала слабое пожатие.- Чую, чую! Не боишься меня?
– Старуха вглядывалась в Олю, торопливо ощупывала ее лицо глазами,

– Нет, не боюсь, бабушка.

– Не веришь в бога? Думаешь, нет его? А куда ж я иду?

– Бабушка!
– наклоняясь к лицу старухи, уговаривающе сказала Оля.- У нас хороший доктор, он вас вылечит!..

Старуха слабо усмехнулась:

– Не от смерти меня отвел врач твой... Чего удумали? От моих трав, моего

настоя увести!.. Он мне муку дал. Так бы ушла я легко, а теперь мученье будет. Вот оно, добро его! Не помолишься, а, девушка?

– Не умею я, Позвать батюшку, бабушка?

– Черное он любит, черное, не нужен он мне!
– задыхалась старуха.- Исповедоваться ему не стану, Исповедуй меня, девушка! Раз тайком не ушла - исповедоваться надо!

– Не плачьте, бабушка, не расстраивайтесь!
– Оля погладила руку старухи.- Сейчас доктор придет, укол сделает, легче станет!

– Силы уж нет... Была б сила, я б сама... Может, ты чего хочешь?
– Старуха опять сжала Оле пальцы.- Денег хочешь? Дам, дам!.. Вижу, деньги тебе не на наряды нужны, на дело. Это не черное, это белое. Дам денег, дам, на всю жизнь дам! Не веришь?.. Да ведь деньги дать - легче легкого!

– Я заговоренная, бабушка.

– Так взять у тебя ничего нельзя, а дать можно... А хочешь приворотного дам?
– оживившись чуть-чуть, спросила старуха.- Чую,- тихо забормотала она, как из какой-то книги читала,- нет меж вами родства. Слабый он. Ни удачи, ни счастья ему не будет. Разведет вас судьба, чую!.. А поправить могу. Хочешь? Лицо твое ему открою... А?

– Не надо, бабушка, про это. Говорите лучше, что вам нужно.

– Зачем меня, мучитель, сюда вернул?.. Мука какая! Я уж земли тяжесть не чуяла, от всего отошла, а он вернул! Неделю постилась, готовилась, неделю настой пила,- шептала старуха.- Добрый пришел!.. А где добро - там горе! Назову на него!.. Слепым останется. Змею ему подошлю! Ужалит в сердце, закаменеет оно, не согреешь его, не спасешь! Душу ему скрючу!..

– Эх, бабушка! Он к вам с добром... Да и не поверит он.

– А нужно мне его добро, девушка? Так бы в беспамятстве ушла, а теперь на костре меня жечь начнет, в воде топить станет, мука мне будет! Бог бы мне все простил, он добрый, а ты простишь? Исповедуй!.. Пожалею мучителя, проклинать не стану, а, девушка?

– Бабушка, вы говорите, а то он скоро придет!

– Еще не придет. Его я чую - добрый он. В добро верит. Тепло от него идет, вот ты и согрелась. Злого купить можно, доброго добром берут,- бормотала старуха.- Где ж взять его, коли нету? Тут ты, девушка? Ну, попроси, чего хочешь! Все могу дать: деньги - в руку, разум - в голову, свет- в глаза!..- Старуха с трудом приподняла голову с подушки, беспокойно спросила: - Поклянешься, что исполнишь, чего попрошу? Дай еще погляжу на тебя! Твердая ты! Как решишь, так и сделаешь, в глазах темно у тебя... Ты поклянись матерью!..

– И так исполню, говорите, бабушка! Исполню.

– Твердая ты и мне не веришь... А прозвище мое знаешь? Не от бога это, от черного. Не вперед я гляжу - людям в душу, там все написано, все видать. Слабость вся видна. Поклянись! А я доктору твоему за это глаза открою, а, девушка? Боишься... Жжет меня, уж жжет!..-Старуха отвалилась на подушку.- Ах, что исделал!..

– Попить, дать? Вот молочка попейте!..- Оля оглянулась на тропинку, но Вадик все не шел.

– Бойся, бойся за него, девушка! У доброго век короткий, добрый трудно живет. Мой-то совсем мало жил. Добрый был, слабый. А я твердая, не жалела его. Вот душу его люди и разграбили - душа-то у него высоко летала, да быстро устала. Настою моего выпил... Святым ушел, слабости его никто не знает. Черное

мне одно осталось. Я его у церкви похоронила, хоть и неверующий он был, чаяла - святым местом его могилка будет. А его и как звать-то скоро позабыли. Прокляла я их, у каждого в душе черное открыла. Когда ваши-то могилку его ногами топтали, я возрадовалась: черное наружу полезло. А добро-то старое запищало - вот люди и поднялись. И крест над ним покрасили, почин положили, теперь не упадет, поддержат!.. А я их черное копила, оставить здесь хотела. Поможешь мне, а?

– Что сделать надо?
– Оля встала.

– Потом, когда увидишь, что от тела отстать не могу, когда мука будет,- ты приди сюда, слышь? Не бойся! Эту муку тебе или ему не передам! Под завалинкой, в тряпице - не гляди в нее, ослепнешь!- черное мое возьми. В тряпице оно завернуто неказистой, а не гляди на него, слышь? Это добро мое к тебе - от соблазна отвожу: черные то деньги, очернят тебя.- Она прикрыла глаза, судорожно вздохнула.- Так ты эту тряпицу в воду брось! Подальше брось! Не сожги, не зарой - в воду брось!.. Сделаешь?
– Оля кивнула. Старуха приподняла голову.- Не хочешь, чтобы его, мучителя моего, тревожила?.. Так тебе скажу последние слова - верит он, в добро верит, добром возвысится, добром спасется, если рядом будешь, черное копить не станешь, душою его душу поддержишь. И других секретов нету! Ты - земля его, хлеб, вода, если любишь. Муж он, душа его высоко летает, а ты плоть его... Не веришь?
– забеспокоилась старуха.- Ох, жжет меня! Да на кресте напишите, докторовом: Лучков Александр Иванович...- Она обессиленно упала на подушку, закрыла глаза.-Не прощайся - останусь в тебе, на спасение твое. "Аминь!" - скажи, слышь? И ступай, ступай, встреть его!.. Не оглядывайся, не оглядывайся, ступай!
– шепнула старуха,

...- Как она?
– подходя к крыльцу, еще издали спросил Вадик.- Что-нибудь случилось? Что ты так смотришь?
– И Оля погладила его мокрые волосы.- Еще!
– попросил он, жмурясь. В темных сенях она позволила крепко обнять себя и не вырывалась. А он заторопился в избу, такой деловой, такой... Осмотрел старуху.

– Можно сказать: кризис преодолен,- похвастался он Оле.- Что ты такая грустная? Тяжело смотреть на это?
– Ему вдруг стало совестно, что он перевалил на нее свои заботы.- Иди, Оль, я здесь до завтра. Если все будет нормально, приду ужинать.- Она покорно вышла, даже не оглянувшись на старуху, устало побрела в сторону лагеря.

За окном смеркалось, углы избы уже чернели, и все ярче и ярче разгорался иконостас. Когда язычки лампад вздрагивали под порывами ветра, казалось, что в иконах происходит какое-то движение, и Вадик оглядывался, недовольный.

К девяти часам вечера (Вадик все скрупулезно отмечал на бумажке) появились симптомы отека легких-это была катастрофа. Вадик метался по избе, лихорадочно хватался за шприцы, колол сердечные, гормоны и не получал никакого эффекта. Он как раз вводил в вену новый препарат - вручая его Вадику, отец сказал: "На крайний случай, коллега!"- когда в избу проскользнула Оля. Она взглянула на старуху, на осунувшегося, вспотевшего Вадика и спросила:

– Она мучается? Это больно? Она умрет?

Вадик закончил инъекцию, отошел к окну, закурил и ответил сразу на все вопросы:

– Кто его знает? Делаю, что могу. Не понимаю, не понимаю...

А старуха начала задыхаться, руки ее шарили по одеялу, брали его в щепоть и бросали. Что-то сознательное было в монотонности этих движений. И тут впервые Вадик вздохнул.

– Что это она?
– забеспокоилась Оля.

– Обирается,- буркнул Вадик.- Все, уходи! Не смотри на это. Отек мозга,- пробормотал он.- Ну, с чего 'бы, а?