Последние первые планетяне
Шрифт:
Николаю стало гадко от этой мысли, и он ответил:
– Лучше-ка приглядите за гостями. – Так резко, что стоящий рядом первый помощник улыбнулся. – Люди в панике совершают глупости. Проконтролируете.
Моргунов, по-видимому, решивший, что ему оказали честь, но никак не отшили, гордо выпрямился и с воплем, призывающим толпу угомониться, умчался в дом.
В то же время Камилла с невестой Минина спустились с крыльца.
– Говорила со знакомым с фермы неподалеку, – объявила Леонова. – Лучше как можно скорее ехать на Тракт. Намечается заварушка.
Давыдов бесцеремонно дернул первого помощника за рукав.
– Звони Максим – пускай
Диана отнеслась с пониманием и пошла за женихом, чтобы сообщить, как поступит.
Николай с Камиллой между тем, не скрывая друг от друга волнения, переглянулись. У каждого в голове заварилась какая-то несуразная каша из мыслей и переживаний, и надежд, что без того испорченный вечер не станет только хуже в следующие часы. Давыдов вспомнил выражение из старого фильма, мол, нет хуже преступления в отношении фронтирца, нежели покуситься на кормящую его землю.
Он лишний раз посмотрел на поднявшуюся истерию и удивленно покачал головой. Это выражение больше не казалось молодому начальнику такой уж несусветной глупостью.
Глава четвертая. Призраки земли обетованной
«Дурные вести спешу сообщить всем, кто полагает, будто лихие годы разбоев и грабежей давно прошли на Западе, оставшись лишь печальным вдохновением для киносценариев да сюжетов видеоигр. По сей день искателям приключений не нужны несуществующие миры, чтобы пройтись по лезвию бритвы опасности. Езжайте на фронтир, говорю я смельчакам! Не словите пулю – считаете, что не развлеклись в этом диком краю по-настоящему…»
Р.Р.
Из заметок о Западе, 22** год
16
Несмотря на бурную реакцию жителей города и разразившийся на Фермерском тракте скандал, злополучный субботний вечер не завершился большей трагедией, нежели обширным пожаром на ферме «Большой Рог».
Полицейские подоспели вовремя и, хотя все, кроме Максим, одеты были в штатское и выглядели комично среди чумазых пожарных и помогающих с разбором завалов волонтеров, заряженные отнюдь не резиновыми пулями ружья сделали свое дело. Начинавшая потихоньку бунтовать толпа скоро остыла и, разочарованная собственной нерешительностью, разбрелась обсуждать случившееся по домам.
Главной причиной народных волнений стали стремительно распространившиеся слухи, будто пожар стал делом далеко не случайным. Масла в огонь общественной злости подливал тот факт, что погорельцами было семейство Акимовых – участники нашумевшего конфликта, который первый помощник Минин ездил разрешать с неделю тому назад. Дело, показавшееся Антону плевой – по меркам Запада – стычкой, теперь приобретало зловещий оттенок.
Хотя следующие полнедели город жил ожиданием ареста второй стороны конфликта, офицеры под шефством Николая Давыдова не предприняли официальных задержаний. Газеты вновь запестрили заголовками о тупиковом расследовании, и все, что оставалось борейским зевакам – собираться день ото дня на Тракте, чтобы бесцельно судачить о трагической судьбе успешного фермерского хозяйства.
Давление на корпоративную полицию усиливалось
Тем временем, разрываясь между двумя непосильными делами, Давыдов лишился сна и с каждым днем все отчетливее чуял близость знаменитого фронтирского «крещения огнем».
Примерно через неделю после печальных событий субботнего вечера Николай сидел перед службой за стойкой «Пионера» и, не сводя тяжелого, точно валун, взгляда с монотонно протирающего посуду синтетика, медленно потягивал кофе.
В ранний час публики в заведении практически не наблюдалось. Не считая Давыдова, а также парочки работников бара, переходящих то и дело из кухни в подсобные помещения и обратно, в зале был занят один столик. За ним тихонько завтракала пожилая пара. Мужчина краем глаза пробегал по заголовкам утренней газеты, и они изредка перешептывались, – но до составившегося им компанию начальника полиции парочке не было дела. Николай сначала настороженно поглядывал в их сторону, однако вскоре решил, что эти прожившие в Борей-Сити немало десятилетий люди уже навидались на своем веку столько разных злоключений, что потрясшими город за последние дни событиями их было не удивить. Никакие напасти не могли помешать им встретить рассвет нового дня точно так, как они встречали рассветы тех дней, что уже были, и всех тех, что остались. Подумав об этом, офицер завистливо фыркнул и больше не оглядывался на стариков.
От пространных мыслей отвлек донесшийся из подсобки женский голос. Необычный грубоватый говор показался знакомым, и тотчас через узкий проем в главный зал выскочила молодая дама с гитарой на плече. В отличие от запоминающегося акцента, внешний облик девушки отнюдь не выдавал в ней ту самую музыкантшу, которую Давыдов видел в первый день и затем еще несколько раз на коротких выступлениях в «Пионере». На смену вычурным вечерним платьям пришла повседневная одежда: рваные джинсы, заправленные в сапоги, да мешковатая кофта с закатанными до локтя рукавами. На голове у нее бантиком была повязана косынка – нежно-бирюзовая с белым узором. Николай впервые встретил певицу в дневное время суток, то есть вне роскошного загадочного образа, который она неизменно создавала на сцене, и не мог поверить собственным глазам, что смотрит на ту же самую женщину. Если бы не инструмент, Давыдов счел бы ее работницей фермы или кассиршей из бакалейной лавки.
Девушка меж тем раздраженно приставила гитару к стойке, а сама устроилась на углу, в нескольких сиденьях от Николая. Она скрестила руки на столешнице и тяжело вздохнула. Без сомнения, разговор, состоявшийся чуть ранее с кем-то в подсобном помещении, огорчил ее и вывел из себя. Она даже грозно хлопнула по стойке, когда работающий за баром синт не сразу обратил внимание на клиента. Прежде чем машина успела повернуться и открыть рот, музыкантша заказала чашку чая с молоком; таким тоном, точно весь белый свет ненавистен ей этим погожим утром.