Последние поэты империи

Бондаренко Владимир Григорьевич

Соотноситься с чем?.. С мечтою этой сраной?..

Предпочитать любой говнюшке иностранной

Отечественный ум, достоинство и честь?!

Расстаться с барахлом и дикостью советской

Во имя барахла и дикости турецкой?!

Чтоб у параши быть венгерской и немецкой?!

Куда мы рвемся, брат?.. В сообщество бандитов?

Не нам, а им нужны потоки тех кредитов,

Что жрет дебил, страну спуская с молотка.

Пускай они теперь с него спускают шкуру,

Нормальную страну

не превращая в дуру, —

Не то крутой народ предъявит всем натуру

Такой величины, что мало не пока...

Неужели этот призыв к восстанию привел в восторг Бо­риса Березовского, спонсирующего премию «Триумф»? Неужели эти стихи поразили Зою Богуславскую, эту пре­мию распределяющую? Не есть ли присуждение премии «Триумф» Юнне Мориц точно продуманным шагом укро­тить автора «Звезды сербости»? Не верю, что эта поэма и в самом деле вызвала восторг Березовского и его либераль­ных клевретов, впрочем, как и ее стихи о сливках культур­ного общества и о помоечных старушках.

Унижая сербов напоказ,

Стервецы с фашизменною злобой

Накачали веселящий газ

Для улыбок наглости особой.

Их правозащитная братва

Дрессирует страхом населенье,

Потому что всем нужна жратва,

Пестики, тычинки, опыленье...

Боже, дай им силы прекратить

Сербии жестокую блокаду

Или дай мне в розы превратить

Бомбы, смерть несущие Белграду!..

Воевать ведь можно по-разному, сгибать можно и кну­том, и пряником. Так, похоже, и поступили с автором «Звезды сербости». Сначала приняли чисто полицейские меры. Ведущие либеральные журналы «Знамя» и «Ок­тябрь» наотрез отказались печатать поэму. Сергей Чупринин, главный редактор «Знамени», даже не пытался объяс­нять причины отказа. Да, годами заманивали Юнну Мориц в журнал, да, готовы были послать курьера и срочно поста­вить в набор любой текст. Но когда получили текст с обжи­гающим, режущим, колющим криком ненависти к натов­цам и болью души за поруганную Сербию, за поруганную Россию, «знаменцы» холодно сообщили, что печатать не будут. «Объяснять не надо...» Соросовские журналы15 за­крыли перед поэмой все свои двери и даже щели. Перейти черту и обратиться в журналы патриотические, в ту же «Москву», к примеру, а то и в «Наш современник» Юнна Мориц не решилась. И это тоже, я думаю, заранее учиты­валось либеральными идеологами. Мол, в «Завтра» сама Юнна Мориц не понесет, а в нашей прессе мы уж полный бойкот устроим. Вот пример настоящего тоталитаризма в либеральной печати. От НТВ до РТР, от «Известий» до «Независимой газеты», от «Сегодня» до «Московского комсомольца» все дружно, по команде отмолчались.

От культуры вашего насилья,

Где под видом высшего порядка

Вырежут язык, отрубят крылья

И заставят улыбаться сладко.

Лучше быть в набедренной повязке

И, за пищей бегая ногами,

Не сдаваться в плен кошмарной сказке,

Где за все заплачено долгами...

О поэме — полное молчание критики, даже о книгах — молчание, и так, молча, без всякого обсуждения дали премию «Триумф» за эти же самые стихи. А я хочу также мол­ча цитировать строчки из поэмы, их даже неловко сопро­вождать литературоведческими изысками, ибо нельзя фор­мализованно рассуждать о гибели

людей.

Дай мне, Боже, самым низким слогом,

Самым грубым площадным пером

В эту стену упереться рогом,

Потому что — бомбы и погром.

Потому что от победы пьяных

Некому в бараний рог скрутить,

Потому что бомбы на Балканах

Невозможно в розы превратить.

(Там же)

Юнна Мориц интуитивно почувствовала, какой размер надобен именно такой поэме, и тоже отказалась от при­вычных для нее стихотворных изысков, от игры слов и со­звучий, от ненужных метафор и утонченной иронии. По­эма «Звезда сербости» не имеет сюжета в традиционном его понимании, не имеет единого лирического героя. Как у Маяковского, как в революционной поэзии двадцатых го­дов, как у Велимира Хлебникова, как в гениальной поэме Блока «Двенадцать» господствует «мы», лишь кое-где уточ­няемое лирическим «я». Ее герои — массы, гибнущие, сто­нущие, воюющие, защищающиеся. И такие же коллектив­ные враги — говнатовцы, хавьеровцы, америкосы или их семантический двойник — ликующий Ковбойск. Я бы с ра­достью послал эту поэму в подарок Хавьеру Солано и заод­но его российским либеральным защитникам. Я бы эту по­эму зачитал вслух в Государственной Думе.

Крутые мясники

Правозащитных войск

Планету на куски

Разделают, как тушу,

И вынудят мозги

Признать, что их Ковбойск

Есть Божья благодать, спасающая душу...

Поразительно, что в конце XX века самые беспощад­ные, сатирические, митинговые стихи в защиту Сербии, проклинающие гуманитарную цивилизацию «нового ми­рового порядка», написала поэтесса, окруженная всячес­ким вниманием именно этих цивилизаторов. Плач о Сер­бии в исполнении Юнны Мориц я бы сравнил с плачем о защитниках Дома Советов в октябре 1993 года Татьяны Глушковой. Мне нет дела до их личных отношений, если две киевлянки примерно одного возраста и чуть ли не из одной школы вошли в большую русскую поэзию, изна­чально между ними дружбы быть не могло — такова при­рода таланта, — но одинаковыми оказались направлен­ность, протестность, бескомпромиссность, ощущение на­рода.

Мадам, мадам, засуньте в зад

Улыбок чемодан!

Ты помнишь сербский дом и сад,

Веселая мадам?..

Не дай Господь, чтоб в твой квадрат

Попала та семья,

Тот сербский дом и сербский сад,

Где жизнь спаслась твоя,

Где спасся твой квадратный смех,

Квадратной злобы вид,

Когда земля, одна на всех,

Горит, горит, горит!..

Это редкая по откровенности лирика, это брутальная простая первичность прямой речи, это поэзия площади, поэзия улицы, поэзия ратного поля. Смело сочетается са­мое «высокое» и самое «низкое», господствует цветаевская нервная напряженность. Поэма, конечно же, близка таким же цветаевским максималистским установкам: «Отказыва­юсь быть в бедламе нелюдей...» Установка на просто­ту — на простые и знакомые рифмы, на простой размер, на простой язык. Тональность явно декламационная, с расче­том на площадь, на массу, на слушателей, готовых действо­вать.