Последние поэты империи

Бондаренко Владимир Григорьевич

Европа, ты — в дерьме! Ордой поперло зверство,

Нашествие хавьер, ковбойский интеллект,

За ценности твои сражается хавьерство

И хавает тебя, как мясо для котлет.

Жесткое осуждение Европы — «Тебя покинул Бог». И тут же обращение к Богу за помощью сербам.

Выслушав мои восторги по прочтении поэмы, Юнна Петровна на всякий случай заметила, что она не собиралась навязывать антизападное настроение в России. Ну что ж, я давно знаю, что критику при анализе произведения его ав­тор часто не помощник, ибо пишет-то поэму (рассказ, ро­ман) один человек — с искрой Божией, а отвечает тебе на вопрос человек иной — житейский. Кстати, это и ответ обы­вателям на вопрос: когда Пушкин был искренен — когда писал «Я помню чудное мгновенье» или когда с мужским

цинизмом комментировал это «чудное мгновенье» в письме к своему другу Сергею Соболевскому? А не надо читать чу­жие письма, не надо лезть в жизненные дебри поэта, надо жить его стихами. Вот и я живу сейчас поэмой «Звезда сербости». Пусть Юнна Петровна кому-нибудь другому гово­рит, что в поэме нет антизападных настроений. Может быть, Юнна Мориц в своей житейской ипостаси и не желала бы видеть свои же строчки, может, она сама побоится их прочи­тать вслух на площади или по телевидению, но они тем не менее полны недвусмысленной ненависти к цивилизован­ным убийцам. Это поэма прямого сопротивления. Это, если хотите, призыв к восстанию, статья 74. За подобные выска­зывания меня два года таскали по ельцинским судам.

И будут нас долбать америкосы,

Диктуя нагло свой ковбойский план,

И будут резать нас фашистские отбросы,

Собой заполнив мировой экран.

А я уйду, конечно, в партизаны,

Чтоб эту авиацию крушить (натовскую. — В. Б.)

И, как простые русские тарзаны,

В землянке водку ведрами глушить.

А в это время умные засранцы (наша «высококультурная» элита. — В. Б.)

Гуманитарно улетят в Париж,

Где горячо их примут, сделав танцы,

От радости в душе, когда бомбишь...

Крутой демократический следователь будет слепить лампой в глаза и спрашивать: в каких землянках вы готови­тесь отсиживаться и как собираетесь крушить дружественные нам американские самолеты? Не после вашего ли при­зыва русский парень, кстати, художник, скульптор, взял гранатомет, чтобы стрелять по американскому посольству?

Юнна Мориц как идеолог антиамериканского сопро­тивления:

Помочиться Гитлер вышел,

А навстречу — Йошка Фишер.

Сербоеду сербоед

Сделал пламенный привет!

По большому счету, эта поэма, хоть и называется «Звез­да сербости», но могла быть названа и «Звездой русскости», ибо она о нас самих. О России, о наших предателях, о гиб­нущей стране. О чести и достоинстве русском.

Соотноситься с кем?.. Какого беса ради

Не видеть, что война — в Москве, а не в Белграде?

Мы — нищие, о да, но не такие бляди,

Чтоб стать ордой хавьер и мчаться всей страной,

Приветствуя кошмар порядка мирового,

Когда в любой момент летят бомбить любого,

Кто не сдается в плен ковбойщине дрянной.

Поэма «Звезда сербости» становится явлением русской культуры не только по языку, но и по своей трагичности, историчности, по христианской сути своей, по максима­лизму требований, по глобальной сверхзадаче. Так «европские» и «америкосские» поэты уже давно не пишут. Так пи­сать упорно отучают и наших русских поэтов. Вот уж о чем сегодня можно сказать «поэзия большого стиля», так это о поэме Юнны Мориц.

Я живу в побежденной стране,

Чья борьба за права человека

Упростила победу в войне

За планету грядущего века.

Вот идет Победитель Всего,

Поправляет Земли выраженье.

Никогда на победу его

Не сменяю свое пораженье.

Это уже не надтрагедийное, уходящее от борьбы, пас тернаковское «и пораженье от победы он не умеет отличать», а осмысленное понимание своего и народного пора­жения в прошедшей битве со Злом. И твердая ставка на проигравший, но народ, на потерпевшее поражение, но Добро. Поэт бескомпромиссно делает ставку на людей до­бра и тепла. Добровольно зарывшись в свое индивидуаль­ное гетто, в свой очерченный круг, куда не допускается ли­тературная чернь, поэт из одиночества пластично и зримо перетекает

в народное «мы», в круг народных понятий и традиций. Кстати, этого умения преодолеть одиночество и выйти к людям, говорить их голосом до сих пор недостает сверстнице Юнны Мориц — Белле Ахмадулиной. Не хвата­ет смелости? Но ведь лишь выйдя к трагедийности народ­ной, зазвучали на совсем иной высоте и Анна Ахматова, и Марина Цветаева. Вот и поэма «Звезда сербости», что бы ни думал о ней сам автор, достигает эмоциональной убеди­тельности своими зримыми образами благодаря стройному композиционному слиянию личностного, потаенного и всеобщего. Я бы не побоялся сказать — всенародного.

И этой волчьей соли звук

Еще распробует Европа,

Когда сверкнут во мраке мук

Караджич Вук и Васко Попа16.

Их сербость перекусит сук,

На коем трусость правит кастой.

Еще сверкнет Караджич Вук

Баллады сербостью клыкастой.

От поражений и побед

Лишь песня — вещество спасенья...

Песня поэта — как вещество спасенья, слово поэта — как шаг к победе, поступок поэта — как зримое реальное дело. Насколько эти аксиомы Юнны Мориц противоречат установкам наших либеральных культурных идеологов! Яс­но, что поэма не могла быть востребована ни «Знаменем», ни «Октябрем». Но куда идти поэту дальше? Кому нести свою ношу? Клыкастая сербость сопротивления видна и у Вука Караджича, и у Радована Караджича, но где взять клыкастую русскость сопротивления? И осмелится ли Юн­на Мориц так же прямо, без обиняков написать о клыкастой русскости? Не верю, что ее могут остановить малочис­ленные русские экстремисты, у сербов их гораздо больше, и наверняка ее поэму, переведенную уже на сербский язык, читали и читают с восторгом бойцы погибшего Аркана и соратники воинственного Воислава Шешеля17, хотя иные постулаты их явно неприемлемы для Юнны Мориц. К сча­стью, не знаю уж каким образом, Юнна Мориц сумела пе­реступить через многие запреты и преграды. Как пересту­пить через такие же преграды и запреты здесь, в России, чтобы ее будущую «Звезду русскости» читали не только в либеральных салонах, но и в окопах под Сержень-Юртом, не только профессора и студенты, но и похожие на шешелевцев нацболы Лимонова и уже впадающие в отчаяние бескорыстные анпиловцы? Может быть, в определенный момент поэту потребуется выдавить из себя потаенное гет­то ранимости и гонимости для того, чтобы поверить в по­беду? Ибо и в поэме «Звезда сербости» все-таки самые сильные строки, на мой взгляд, случаются тогда, когда мы слышим не плач по погибшим, а мелодию непримиримос­ти. И значит, надежду и уверенность в будущей победе. Уй­ти с проигравшими не для того, чтобы с ними умереть, а для того, чтобы вдохновить их на победу — вот высшее призвание поэта.

Но свечи сербам зажигает Бог.

И в этом свете мой поется слог,

Который сердца боль превозмогает,

Когда «сдавайся, серб!» поет орда.

Сама я — серб. Не сдамся никогда.

Творец нам, сербам, свечи зажигает.

Потому и пишу я эту статью в защиту и поддержку сего­дняшней поэзии Юнны Мориц. В защиту и от угрюмых певцов русской резервации, ибо не таков наш народ, чтобы развиваться в этнической резервации, и не такова наша русская культура — без имперской всечеловечности она за­дыхается и мельчает. В защиту и от либеральствующих «борцов за права чикатил», услужников западного правле­ния, стремящихся который год и даже век безуспешно переделать русских под западную колодку. Может быть, в за­щиту и от самой Юнны Мориц, остановившейся перед по­следним рубежом, мешающей ей стать «певцом во стане русских воинов». В нашем русском стане и ее талант не по­меха. Такое вот впечатление осталось у меня после прочте­ния последних стихов Юнны Мориц, еще одного поэта, рожденного в грозовом 1937 году.

2001

* * *

ОЛЬГА ФОКИНА

* * *

Храни огонь родного очага

и не позарься на костры чужие! —

Таким законом наши предки жили

и завещали нам через века:

храни огонь родного очага!

Лелей лоскут отеческой земли,

как ни болотист, как ни каменист он,

не потянись за черноземом чистым,

что до тебя другие обрели: