Последние ратники. Бросок волка
Шрифт:
И тут же проглотил обратно вынырнувший из недр организма в горло желудок. Ну, или то, что в нем находилось.
Неприветливый лучник жутко смотрел прямо на него своим глазом. Остекленевшим. И единственным. Из второго торчало темного дерева древко с белым оперением. По щеке вниз уныло катилась розовато-грязная пузырящаяся кашица. Жизни в этом человеке было не многим больше, чем в торчащей из него стреле. Не упал он на землю потому только, что лук зацепился за вертикальную перекладину.
— А с другой стороны, Волку стрелы боле не понадобятся, — раздался сзади сдавленный от едва сдерживаемой боли голос Птахи. — Так что дай-тко сюды
За сегодняшний день Яков уяснил для себя одно — если тебя о чем-то просят русы, пусть даже максимально вежливо и доброжелательно, лучше сразу кидаться выполнять вышеозначенную просьбу. Так что к требуемому колчану он скользнул, уже наловчившись не показывать над укрытием даже кончиков волос. Но с добыванием собственно колчана дело обстояло не так просто. Он был перекинут через плечо мертвого лучника, и чтобы его снять нужно было либо поднять его вторую руку, либо постараться сдернуть ремень через голову. Торчащая из нее стрела явно этому не благоволила. Поэтому, стараясь даже не поднимать взгляд на обезображенное лицо и не встречаться с застывшим навеки взглядом, монашек пошел третьим путем: принялся шарить в поисках ножа. Нашел, конечно, за голенищем сапога. Теперь оставалось только перерезать ремень.
— Жилы не рви, — проскрипел сзади надтреснутый голос. — Ты просто стрелы достань из колчана… да воткни их в землю… в ряд… передо мной.
Эта прерывистая речь Яшке не понравилась сразу. И едва похватав требуемое и переместившись обратно, он тут же внимательно уставился на рану разговорчивого Плахи. Не надо было быть лекарем, чтобы с первого раза дознаться — дела дружинника плохи. Штанина насквозь пропитана кровью. Трава под ней — тоже. По неряшливым бурым лужицам на почве, в том месте, где кровь мешалась с землей, можно было определить, по какому пути он перемещался вдоль плетня, хоронясь от летящих с берега стрел.
Теоретически Яшка в этом кое-что смыслил. Вот только на практике эти знания применять до сих пор не приходилось. Как бы там ни было, он вцепился в край рясы, поднапрягся, поднатужился до шума в ушах и побелевших костяшек пальцев — и оторвал от подола изрядный кусок ткани.
— Надо кровь остановить, — выдохнул он обреченно, понимая, что при этом вывозится в ней по самые уши.
— Давай токмо… не шибко возись.
Наложив очередную стрелу на тетиву, лучник недолго посмотрел в одну точку, щуря по очереди глаза, затем шумно выдохнул, скривившись от боли, оперся о здоровое колено, резко разогнулся над плетнем и, молниеносно выставив перед собой лук, выпустил из пальцев оперенный хвост.
21. Битва у Мегры (продолжение)
Рухнул на землю он при этом так, будто ему снизу не просто ответили той же монетой, но еще и попали.
Но нет.
Птаха по-прежнему кривился от боли, но продолжал при этом шарить рукой в колчане…
— Ловко, — в который раз вздрогнул Яков от неожиданности, когда затянул скользкими от крови руками последний узел на повязке, стягивающей бедро над раной, а над ухом у него кашлянул вечно недовольный голос. — Ты как, Птах, жить будешь?
— Навряд до старости, — мертвенно бледное лицо дружинника перечеркнула вымученная улыбка. — Ну так ведь нам это и не надобно?
— Добро, — хлопнул его по плечу Молчан. Несмотря на то, что сновал он вдоль строя лучников почти безостановочно, да и область поражения его тела была весьма обширна, ни одна
— Что, вражья рожа, внизу совсем припекать стало, раз сюда сбежать решил? — не особо дружелюбно каркнул боярин.
— Воевода Перстень велел сказать — норды сейчас ударят, — ничуть не смутившись, без тени хоть какой-нибудь эмоции ответил степняк. — Пора жечь корабли.
— Перстень, вишь, велел сказать, — недовольно скривившись, повторил боярин. — И без него вижу…
ХХХ
Последний вал нордских стрел вышел особенно впечатляющим. Перстень и думать не думал, что норды, собираясь походом на Белоозеро, захватили с собой этакую их уймищу. Частокол теперь сильно походил на ежа, число воев, готовых отразить вражий штурм, сократилось еще на десяток. Коли не больше. Кто-то свалился на ту сторону, в ров, кто-то рухнул там, где стоял. Иные пытались отползти вниз самостоятельно, чтобы не мешаться под ногами тем, кто на этих самых ногах стоять еще мог. Впрочем, многие вскоре возвращались обратно — в конце концов, где умирать, разницы особой не было.
Теперь Перстень при каждой новой, бьющей из нордского строя оперенной опасности, не просто нырял за укрытие ограды, но еще и прикрывался при этом щитом — очень уж многие на его глазах успели поплатиться за свою не сильно чрезмерную осторожность жизнями. А Хрому, например, одна из таких стрел здорово изнахратила лоб и вырвала из головы клок волос. Однорукий, конечно, храбрился сколько мог, но когда глаза тебе заливает кровью, не сильно развоюешься — и, в конце концов, он позволил Перстню перетянуть себе голову обрывком рубахи, оторванным у лежащего здесь же мертвого гридня. Повязка эта мгновенно напиталась кровью, и толк от нее уже вот-вот должен был сойти на нет, но делать новую времени им, судя по всему, не оставили.
По рядам викингов волной прошло какое-то шевеление, и они осторожно двинулись вперед.
— Всем слушать меня! — прокатился над пряслом раскатистый голос белозерского воеводы. — Говорю один раз и не много — потому что скоро говорить будет не с кем. Первое — без суеты. Спокойно выцеливаем и бьем из луков. Тут на каждого из нас приходится примерно по четвёрке нордов. Чем больше каждый положит их на подходе, тем потом самому будет легче. Второе — не ссым! Как только они перевалят через ров, луки можно сразу выбрасывать, больше не понадобятся. Бросаем сулицы. В упор. И топоры-мечи чтобы сразу были под рукой. Времени шарить в их поисках может и не остаться.
— А их лучники как же? Они никуда пока не ушли, — послышалось с левой стороны. Перстень туда даже смотреть не стал. — Они ж нам башки поднять на дают.
— Их займут. Котел долго скучать не любит.
ХХХ
— Всё, что ли?
Голос этот, как недовольно заметил Котел, принадлежал тому же человеку, который своими воплями обосравшегося со страху подранка едва не заставил побежать его охотников после первого же вала нордских стрел. Такие потом, после боя, обычно распушивают свои петушиные хвосты и браво выпячивают грудь, хвалясь геройствами пуще всех остальных.