Последние романтики
Шрифт:
– Я искал свою рукопись, – ответил он. – Но не нашел ее.
– Ведь я же сказала тебе, что произошло, – промолвила Салли. – Ее похитили. Я не виновата! И никто не виноват!
– Нет, этого не было! Этого быть не может! – Выражение лица Кима сделалось диким. – Ты должна была сберечь ее! Это единственное, что требовалось от тебя! Я же просил тебя не выпускать ее из виду!
– Ким, неужели ты думаешь, что мне не тяжело? Не делай же так, чтобы мне стало еще тяжелее!
– Тяжело – тебе? А мне каково? Боже мой, ведь это же моя книга!
– Ты
– Записи все в Нью-Йорке, – голос Кима на сей раз был более сдержанным, он все так же пылал от гнева, но уже держал себя в руках.
– Твой отец вышлет их тебе, – успокаивала его Салли.
– А если они потеряются на почте?
– Но ты можешь воссоздать все! Я же знаю, что можешь. Ведь ты все можешь! Ну, пожалуйста, Ким! Скажи мне, что все будет хорошо…
– Я ухожу, – ответил он, поворачиваясь к двери. – Я не вернусь.
Он отправился на Вандомскую площадь. Там он спросил, можно ли увидеться с Николь. Секретарша ответила ему, что Николь уехала в Шотландию. Сколько она там пробудет, секретарша не знала. Что-нибудь передать?
– Нет. Ничего не нужно, – ответил Ким. Маленькая элегантная прихожая сохраняла запах духов Николь.
Ким начал с отеля «Риц». Заканчивал в «Клозери де Лилла». Он напился до полумертвого состояния. Каким образом он добрался домой на улицу Нотр-Дам-де Шамп, вспомнить потом так и не смог.
Здесь он только пытался писать. Голоса детей, играющих во дворе за окном, отвлекали его. Лепетание Кимджи сводило с ума. Кимджи без конца простужался, и его сопение и чих выводили Кима из себя. Квартира была сырая и холодная, и Ким никак не мог в ней сосредоточиться.
– Надо переехать из этого болота, – сказал он Салли. – Не понимаю, как ты могла остановить свой выбор на этой пещере.
– Сейчас в Париже не так-то просто найти квартиру. К тому же Хедли и Хем рядом. Ты же говорил, что хочешь жить с ними по соседству. И эта квартира не очень дорогая.
– Плевать на дороговизну. У нас есть деньги. Мы не нищенствуем.
– Может, переедем в гостиницу? – предложила Салли, пытаясь успокоить его. С тех пор как он вернулся из Италии, они ни разу не были близки. Он ни разу даже не поцеловал ее. – Я могла бы посоветоваться с людьми…
– Мне плевать, где жить. Только бы уехать отсюда. Хемингуэй посоветовал им поселиться в гостинице «Англетер» на улице Жабоб. Но Ким и там не мог писать. Комната была маленькая, жарко натопленная и слишком душная. Письменный стол – хрупкий, на идиотских тонких и длинных французских ножках… Гюс Леггетт, с которым Ким помирился после успеха «Западного фронта», предложил пустую комнату в редакции «Сайклопс пресс». Но Ким и там не мог писать.
Париж 1924 года весь состоял из джаза, шампанского, белых лисиц, но Ким и Салли были лишены всего этого. Ким, случалось, целыми днями не разговаривал с женой. Он не брал на руки сына и не играл с ним.
– Ты ведешь себя так, словно ненавидишь нас, – как-то раз заметила Салли.
Ким
В декабре он объявил ей, что Париж выводит его из себя, что он не может тут работать, все его записи к «Делу чести» лежат в Нью-Йорке и нужно ехать домой.
В один из дней, перед тем как должна была поступить в продажу его «Беренгария», Ким отправился на Вандомскую площадь. Секретарша сразу вспомнила его и сказала, что мадемуазель Редон все еще не вернулась из Шотландии.
3
– Теперь самая пора покупать акции, – сказал Лэнсинг однажды вечером после ужина. Салли приготовила ростбиф, и покуда Кимджи играл, сидя верхом на деревянной качающейся лошадке, которая была выше него ростом, а Салли прибиралась на кухне, отец и сын сидели и пили кофе и бренди.
– Кулидж – президент для бизнесменов, и я думаю, мы вступаем в настоящий рынок. Уже теперь сталелитейная компания платит дивиденды в пять долларов, а телефонная – девять. Все показатели на Уолл-стрите говорят о том, что дивиденды будут расти и дальше. Я даже стал переводить государственные ценные бумаги в обычные акции.
– Да, неожиданный поворот. Ты всю жизнь был таким наивным поклонником всяческих родственных обязательств, возился со своими вдовами и сиротами, – сказал Ким. – Я заметил, что скандалы в Конгрессе уничтожили интерес к четырем вещам – Кнуту Рокне, Грете Гарбо, Чарли Чаплину и рынку акций. Когда я узнал, что ты пристроился к победившей партии, то удивился.
– Я не примазывался. Я просто вел себя умно, – возразил Лэнсинг.
– На прошлой неделе Перкинс сказал, что даст мне восемь тысяч авторского гонорара за «Западный фронт», – сказал Ким. – За дом все уплачено, мы с Салли можем спокойно существовать на деньги от журналов. Что, если я дам тебе восемь тысяч? Ты вложишь их за меня?
– Я буду счастлив, – сказал Лэнсинг. – Я очень рад, что ты попросил меня об этом. Я надеялся на это. Ты же знаешь, я всегда расстраивался по поводу того, как дико ты расходуешь деньги.
– Знаю, знаю! – рассмеялся Ким. – Отец действительно приходил в ужас от расточительности Кима, еще с того времени, когда семилетний сын растратил подаренный ему никель в тот же самый день, как получил его в подарок. Пятисотдолларовые вечеринки с шампанским и дом на Чарльтон-стрит не изменили, а лишь утвердили отцовское мнение.
– Президент говорит, что единственным делом для Америки может быть только бизнес, – сказал Ким. – Полагаю, мне пришла пора стать патриотом.
– Не нужно шутить на такие темы, – сказал Лэнсинг. – Финансовая безопасность – вещь очень важная, и ты знаешь, какой я консервативный. Можешь мне поверить, я не стану вкладывать твои деньги или чьи-нибудь еще, в земельные участки во Флориде или в перуанские урановые разработки, от которых ты не получишь ничего, кроме обрывков облаков.
– Я бы вложил деньги в земельные участки или урановые разработки, – сказал Ким, – но у меня растет сын и мне нужно позаботиться о его будущем.