Последние романтики
Шрифт:
Оба посмотрели на Кимджи, который понукал свою лошадку, чтоб она быстрее скакала.
– Будущее принадлежит радио, – сказал Эс. Ай. Они с Кимом обедали в салуне напротив «Солнца», и Эс. Ай. рассказывал о своем предприятии в новой отрасли радиовещания. – Ты знаешь, что доходы радиокомпаний повысились от двух миллионов в 1920 году до ста пятидесяти миллионов в 1924-м?
– Так ты что, собираешься бросить газету? – спросил Ким, вспоминая, что они с Салли были из тех американцев, которые купили себе радио как раз лишь в 1924 году. Настольная модель «Вестингхауз» явилась рождественским подарком Салли Киму. – Ты
– Не знаю, возможно, – сказал Эс. Ай. Его сандвич с соленым мясом оставался нетронутым. – ВЕАФ обещает мне неплохую прибыль. Они открывают новую передачу, и я буду ее ведущим. Назначение Аль Смита дало им простор для идей. Буквально миллионы слушателей стали настраиваться на их волну. Это дает людям ощущение, что они находятся прямо здесь, на Мэдисон-сквер-гарден. ВЕАФ полагает, что новости принесут радио огромный успех.
– Возможно, они и правы, – сказал Ким. – Но ты не боишься, что слушатели предпочтут тебе Барни Гугла?
Эс. Ай. скатал бумажный шарик и бросил его в Кима:
– А это уж моя забота – сделать так, чтоб они не предпочли.
– Значит, ты решительно принимаешься за это дело? – Решительно, – ответил Эс. Ай. – Деньги бешеные, дело стопроцентной выгоды.
– Я удивлюсь, если это не останется в мечтах.
– Честно говоря, я уже устал, – сказал Эс. Ай. – Ведь мне уже сорок лет. Пора что-то поменять в жизни. Скажи мне, Ким, как еще я могу что-то поменять в своей жизни? Ну, что ты скажешь о работе на радио?
– Соперничать с Руди Балле?
– Я серьезно, Ким.
– А что я буду делать? Я не умею петь. У меня нет мегафона. Я не играю джаз. Я не актер, и у меня не получится рекламировать мороженое.
– Новости, – ответил Эс. Ай. – Ты можешь читать новости. У тебя солидная репутация не только как прозаика, но и как очеркиста. Люди будут тебе доверять.
– Читать новости? Ты смеешься надо мной? Мне не смешно.
– Ты можешь сам себе писать программы, – продолжал уговаривать Эс. Ай.
– Черт побери! Очень любезно с твоей стороны так зазывать меня, но ведь я писатель. Настоящий писатель. Газеты, журналы, книги. Я не чтец. И не актер. И не разносчик новостей. Мне это неинтересно.
Эс. Ай. кивнул:
– Сказать по правде, я боялся, что ты так скажешь. Но я не собираюсь отстать от тебя. Вспомни-ка, как ты приставал ко мне до тех пор, пока я не нашел для тебя работу.
Ким улыбнулся и кивнул. Он хорошо помнил те годы, когда работал переписчиком в «Йель дейли ньюс», и те статьи, которыми он забрасывал Эс. Ай, с ног до головы. Как он умолял, как уговаривал его, пока тот не отправил Кима в Париж обозревать подписание мира.
– Конечно, помню.
– А теперь я собираюсь так же надоедать тебе.
– И каждый день станешь приглашать меня на ленч? – спросил Ким, и они рассмеялись.
Ужины и обеды были единственными развлечениями в повседневности, охватившей Кима. Каждое утро он отправлялся в свой кабинет на самый верхний этаж, где было огромное окно с видом на Гудзон, и, пользуясь своими старыми записями, восстанавливал «Дело чести». Это была медленная и изматывающая работа. Каждая глава, каждое предложение, каждое слово приносило ему муку.
«Дело чести» было начато зимой 1922/23-го. Летом 1923-го Ким полностью закончил составление плана и предварительные записи. До конца этого года
Он проклинал Салли. Если бы она не потеряла рукопись, его второй роман был бы уже у Перкинса на столе, а Ким работал бы над третьим. Вместо этого ему постоянно приходилось уговаривать Перкинса сдвинуть сроки. Впервые в жизни он нарушал установленные рамки.
– Кто-то украл чемоданчик с рукописью на выходе из Восточного вокзала. Прямо из-под носа у Салли, – поведал Ким Перкинсу, когда, съев по цыпленку у Черио на Пятьдесят третьей улице, они пили мартини. – К счастью, у меня сохранились записи. Но мне придется начинать все с самого начала.
– Кошмар! Салли, должно быть, ужасно расстраивается! – сокрушенно покачал головой Перкинс.
– Расстраивается. А представь, каково мне! Я уже начал работу, и она пошла, но очень медленно, – сказал Ким, чувствуя себя уже подвыпившим.
– И когда ты думаешь закончить? – спросил Перкинс. – Я не собираюсь на тебя давить, но…
– На меня надо давить. Я люблю это, – сказал Ким. – Ведь я же начинал как газетчик.
– Нам срочно нужна большая книга. Мы и рассчитывали на «Дело чести», – сказал Перкинс увереннее. – Многие авторы паникуют, когда на них начинаешь давить.
– Мне ужасно жаль, что так получилось, – сказал Ким. – Лучшее, что я могу обещать – начало лета. Июнь. Устроит?
– Это будет жуткий скандал, – ответил Перкинс. – Мне надо поговорить с типографией.
– Я подвел тебя, – вздохнул Ким. – Как я подвел тебя и Скрибнера!
– Ладно, Ким, не терзайся, – с сочувствием посмотрел на него Перкинс. – Легче от этого не станет. Не беспокойся, положись на меня, я постараюсь все уладить.
Писатель и издатель расстались. Перкинс дал один из сигнальных экземпляров «Великого Гетсби», который должен был выйти в начале весны.
– Тебе понравится, – сказал Перкинс. – Великолепная вещь. Скотт хочет, чтобы читатели перестали думать о нем, как об авторе «По ту сторону рая», и когда выйдет «Гетсби», он добьется своей цели.
Слова и уверения Перкинса не имели волшебной силы, но все же помогли. Работая еще терпеливее, чем раньше, Ким сдвинулся с мертвой точки, медленно, затем все быстрее и быстрее книга стала восстанавливаться. Писание всегда легко давалось Киму. Воссоздание «Дела чести» было нелегким предприятием. Впервые литература стала для Кима тяжелым трудом. И одной из причин было постоянное раздражение, которое он испытывал в адрес Салли за то, что она не уберегла рукопись. Это раздражение все время оставалось в нем.