Последние солдаты империи
Шрифт:
– Ты его раньше видел? Он проживает в гостинице? – Сиротин тоже поднялся со своего места, и бедняга официант совсем растерялся, не зная кому первому отвечать.
– Нет. Я его никогда раньше не видел.
– Как тебя зовут? – Маннергейм достал портмоне.
– Василием, ваше высокопревосходительство.
– Вот тебе, Василий, три рубля, постой пока за дверью, и если этого господина еще раз сегодня увидишь, дай нам знать.
– Будет сделано, господин генерал, – официант торопливо закивал головой и, прихватив пустой поднос и трехрублевую
– С начала войны меня все время преследует такое чувство, что за мной следят. Я не предавал этому значения, думал, что просто мерещится, а в октябре, во время инспекторской поездки, нашу машину совершенно неожиданно обстреляли, – Маннергейм пожал плечам. – Вроде чему удивляться, мы же на войне – обошлось и слава богу! Да только мои гусары потом весь лес прочесали, но так никого и не нашли: ни немцев, ни австрийцев, ни каких-либо недавних следов неприятеля. А еще через неделю мой шофер обнаружил гранату без кольца, прямо под колесом.
– Немецкую?
– В том-то и дело, что нашу. Я опять не стал раздувать историю, но охрану удвоил. И вот теперь здесь…
– То, что он пытался подслушать, – это точно. Я эту публику хорошо знаю. Но чтобы здесь, в Петрограде, совершить покушение на генерала? – Сиротин с сомнением покачал головой. – Кому-то ты должен очень шибко мешать…
– Мне кажется, что это как-то связано с тем завещанием полоумного монаха.
– Ты ведь даже не знаешь, что там было написано! – Воейков снисходительно улыбнулся. – Да и кому сейчас это интересно?
Маннергейм усмехнулся.
– Может, и не интересно, да только с начала войны, один за другим погибли Дашков и Кнорринг. А Казнаков пропал без вести. И заметьте, господа, пропал не на фронте! Просто вышел из дома и исчез. Поначалу думали, может, загулял где, но через месяц его именное оружие было изъято у какого-то московского налетчика, который ни сном, ни духом про Казнакова не слышал. А револьвер купил в Петрограде на барахолке…
– Вот тебе и полоумный монах, – Сиротин посмотрел на Маннергейма. – Давай подумаем, что теперь делать. Ясно, что завещание существует, однако что в нем написано, не знает никто, кроме государя. И кого-то это завещание очень сильно интересует.
– Я поэтому вас и собрал, – Маннергейм обвел взглядом своих старых друзей. – Владимир Николаевич теперь дворцовый комендант, ему и карты в руки.
Воейков мрачно кивнул.
– Сдается мне, монах Авель что-то важное в своем пророчестве упоминал. Если он в тысяча восемьсот втором году сумел нападение французов предсказать, то и нашему императору уж наверняка загадал задачу, которую теперь кто-то пытается выведать любыми путями.
IX
В конце декабря 1914 года австро-венгерское и германское командование одобрило совместный план военных действий на будущий год. План предусматривал активную оборону на Западном фронте и мощные наступательные действия на Восточном.
Восточный фронт в качестве главного
В России же единодушного мнения по поводу кампании 1915 года не было. Генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандования Юрий Никифорович Данилов выступал за нанесение главного удара по Берлину, а командующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов и его начальник штаба генерал Алексеев считали, что скорейший путь на Берлин пролегает через Вену и венгерскую равнину. В результате был принят самый худший вариант плана. Он предусматривал два главных удара: первый – в Восточной Пруссии, второй – в Австро-Венгрии. Однако на такое наступление по двум расходящимся направлениям у России не было ни средств, ни сил, ни возможностей. Уже начал сказываться острый дефицит боеприпасов, который впервые русская армия испытала в декабре 1914 года, во время Саракамышской операции на Кавказском фронте.
Генеральный штаб предупредил государя о возможных последствиях этого компромиссного плана, но больше ничего сделать не смог – план был уже одобрен императором и согласован с Верховным главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем.
– Ну и что же ты хочешь за сие благо? – Григорий Распутин рукой взял с тарелки соленый огурец и аппетитно, с хрустом откусил почти половину. – Небось на генерала виды имеешь? – Распутин хитро прищурился.
Полковник Сиротин, при орденах и регалиях, стоя навытяжку перед Распутиным, смотрел, как огуречный сок крупными каплями стекает по клочковатой бороде, и молчал. Молчал не потому, что ему, потомственному дворянину, полковнику русского Генерального штаба, неприлично было что-то попросить у сибирского мужика, который сумел стать нужным человеком самой императрице и теперь, используя свое влияние, бесцеремонно вторгался в политическую жизнь России. Сиротин молчал, потому что понял, что лучше он до конца жизни будет полковником, чем когда-либо по протекции этого неотесанного мужлана получит генеральский чин.
Вчера вечером полковник Сиротин был неожиданно вызван к генерал-квартирмейстеру Юрию Никифоровичу Данилову и получил конфиденциальное задание, суть которого состояла в том, чтобы с утра явиться на улицу Гороховую, 64 и вручить Распутину Григорию Ефимовичу пакет, в котором содержалось полное досье на сего господина. Если получится, то взять с него расписку в получении, чтобы затем лично передать ее Данилову.
Сиротин по-прежнему молчал, а Распутин вдруг перестал улыбаться и с бесовской злобой зыркнул на полковника: