Последние солдаты империи
Шрифт:
Пройдя вместе с дворцовым комендантом в один из своих личных кабинетов, Николай подошел к тому самому бюро с рубинами времен Екатерины Великой, где лежало завещание монаха Авеля, достал из него небольшую шкатулку и положил ее на соседний столик.
– Вы, Воейков, мне преданно служите, и я хотел, чтобы именно вы знали, о чем мне написал этот полоумный монах… – император открыл шкатулку и достал оттуда туго свернутый пергамент.
– Я вам зачитаю… а, впрочем, нет… прочтите сами и подумайте – мог ли я что-либо сделать, – с этими словами царь Николай протянул Воейкову завещание и, когда
Через минуту, когда Воейков закончил чтение и поднял взгляд на императора, Николай II, словно почувствовав это, быстро обернулся и сказал:
– Теперь вы поняли, к чему хотел склонить меня этот сумасшедший?
– Да, Ваше Величество, понял…
Царь Николай медленно прошелся по кабинету и остановился у портрета Александра I, долго, не отрываясь, смотрел на своего предка, и Воейков, наблюдая за императором, подумал, что именно в царствование Александра I и был составлен этот документ. И что вообще подобные предсказания надобно запретить, потому что они только вводят в заблуждение потомков и пытаются навязать мнение о ситуации, которое никак не может быть справедливым, коли пророк этот жил сто лет назад.
– Он хотел, чтобы я утопил Россию в крови… Чтобы за малейшее проявление инакомыслия любого человека, независимо от его положения и сословия, ожидала смертная казнь… Чтобы я опять ввел в моем государстве опричнину Ивана Грозного, и заверял меня, что только эти меры смогли бы оградить меня и мою семью от любых покушений на престол, – император отрицательно покачал головой. – Нет, я не мог этого сделать… И пусть история меня за это осудит…
Царь Николай подошел в плотную к Воейкову и заглянул ему в глаза, словно искал у него поддержки.
– Воейков! Вы же понимаете, если бы я принял подобные меры сразу, как только получил это завещание, – сегодня перед вами стоял бы другой человек! Любой из моих подданных считал бы меня убийцей…
– Я понимаю, Ваше Величество… я полностью на вашей стороне, – быстро произнес Владимир Воейков и подумал о недавних потерях на фронте, когда только за последний месяц боев было убито более восьмидесяти тысяч человек.
– Да, я знаю, вы можете мне сказать… за последний год моих подданных убито больше, чем казнено за всю историю Государства Российского… И это будет правда, – император пристально смотрел на Воейкова, и тот непроизвольно вздрогнул и почти с мольбой взглянул на самодержца, который, поняв, что он угадал ход мыслей своего дворцового коменданта, тяжело вздохнул и устало опустился в стоящее рядом кресло.
– Я думаю, Ваше Величество, что никто и никогда не может указывать вам, что и как делать…
Николай поднял голову и, словно не услышав последней фразы дворцового коменданта, со вздохом тихо произнес:
– На фронте гибнут лучшие люди моей страны, – царь Николай вдруг резко поднялся и, повысив голос, посмотрел на Воейкова. – Но их убил не я! Их убивают враги… и это в корне меняет дело!
– Ваше Величество… гибель за Царя и Отечество – это почетная смерть для каждого из нас… мы всецело принадлежим вам, и, поверьте, вашим подданным не нужно другой судьбы…
Император не спеша подошел к Воейкову и,
– Благодарю вас за эти слова, мне нужно было это услышать, – Николай II взял завещание монаха Авеля и поднес его к горевшей свече. Дождавшись, когда огонь охватил весь пергамент, он положил пылающий факел на стоявший рядом металлический поднос и, в задумчивости глядя, как догорает его тайна, которую он хранил четырнадцать лет, произнес:
– Так когда-нибудь сгорим и мы, – затем, повернувшись к Воейкову, уже спокойно и деловито добавил. – А с немецкими агентами поступайте так, как вам велит долг и присяга вашему Царю и Отечеству…
На следующий день оба немецких агента были арестованы. Сиротин лично проводил дознание обоих и сумел убедить одного из них – майора Крауса, что смертная казнь за шпионаж в пользу Германии, гораздо неприятнее, чем работа на русскую разведку. Еще через два дня в Копенгаген полетела телеграмма, в которой условленным текстом было сказано, что «операция» прошла успешно, интересующий документ изъят и находится в руках у верных людей кайзера. А затем было подготовлено «липовое» завещание монаха Авеля, которое Савелий Мохов должен будет лично передать прибывающему в скором времени немецкому курьеру.
Еще через день в сопровождении капитана Апраксина из Варшавы наконец-то прибыл Борис Нелюбов, который, доставив немецкий снаряд с отравленным газом, рассказал, как погибли ротмистр Харбинин и капитан Латушкин, и что о группе подполковника Решетникова ему ничего не известно. А затем обратился с просьбой об отпуске, которую после объяснений капитана, полковник Сиротин не выполнить просто не смог.
Когда аэроплан приземлился на том же аэродроме, с которого восемь дней назад взлетал «Киевский», и Нелюбов увидел бегущего к самолету капитана Апраксина, только в этот момент он окончательно понял, что задание выполнено и что он, вопреки всему, остался жив.
Аккуратно выгрузив из кабины немецкий снаряд, Апраксин тут же заявил, что они немедленно уезжают в Петроград, а когда услышал, что Борису Нелюбову нужно срочно кому-то позвонить по телефону, помощник полковника Сиротина посмотрел на него с жалостью, решив, что от многочисленных переживаний капитан Нелюбов сошел с ума.
Однако, когда Борис заявил, что восемь дней назад, прямо перед отлетом в немецкий тыл, он получил сведения об исчезнувшей жене, Апраксин переменил мнение и сказал, что звонок получится сделать из кабинета начальника станции в Варшаве перед самым отъездом в Петроград.
Борис Нелюбов, поняв, что выбора у него нет, лишь заскрипел зубами, но подчинился. Он ждал этого мгновения почти год, и эти два часа проволочки теперь уже ничего не решали.
Полный и совершенно лысый начальник станции долго не мог понять, почему два столичных офицера мало того, что вытребовали у него отдельный паровоз с вагоном, так теперь еще и пытаются выгнать его из собственного кабинета. И лишь повторное упоминание имени Верховного главнокомандующего умерило пыл железнодорожника, и он, решив больше не связываться с этими наглыми «штабными рожами», бормоча про себя проклятия, покинул кабинет, по выходе громко хлопнув дверью.