Последние Врата
Шрифт:
— Ты дал мне воды, Капунькис... наклонись... Сними перстень...
Капунькис покосился на брата, тот кивнул, и глюм стянул с пальца умирающего перстень. Ничего примечательного в перстне не было — оправа от времени позеленела, вырезанные на ней знаки так истерлись, что разобраться в них не представлялось возможным. В оправе перстня сверкал красный, пирамидальной формы камешек, но, так как Капунькис с Бурунькисом в самоцветах не разбирались, угадать его название они не могли.
— Надень перстень... — раненый скривился от боли, выгнулся дугой.
— Ах, горячо! — удивленно вскрикнул Капунькис,
— Запомни. Слово Власти — Тчаквото... — простонал скрэб. — Слово силы — Эмдаль... слово рода — Ку- анту... Повтори...
— Повторяй, скорее, — поторопил братца Бурунькис. — Воля умирающего — закон. Даже если умирающий— сумасшедший.
Капунькис повторил слова, и лицо Чуонг Танга вдруг приняло спокойное, умиротворенное выражение.
— Теперь ты — герцог рода Куа! — сказал он твердым, но тихим голосом. — Время уходить...
В тело зеленошкурого герцога неожиданно влилась сила. Он зашевелился, устраиваясь удобней, сложил руки на животе, закрыл глаза, вздохнул полной грудью... и в следующие мгновение обмяк.
— Отмучился, вздохнул Бурунькис. — Хоть и враг наш, а все таки жаль его. Держался молодцом, хоть и скрэб.
— Вовсе нет, возразил Капунькис. — Он просто перехитрил нас. На вопросы не ответил, но время затянул и быстренько помер. В жизни всегда так: ожидаешь одного, а получаешь совсем другое. И не всегда лучшее...
Но и не всегда худшее, ответил Бурунькис. — Покажи перстень... Хм, если это и алмаз, то он дефектный. Я слышал, что хороший камень должен быть чистым, а в этом внутри то ли трещина, то ли пузырь.
Етун снова взревел, да еще громче, чем прежде. Глюмы закрыли уши ладошками, а когда эхо затихло, Бурунькис наклонился к братцу и закричал что есть мочи:
— Пошли! Больше тут делать нечего!
— Ты меня сейчас оглушишь, — выкрикнул в свою очередь Капунькис. — Идем, но только давай сперва присыпем скрэба землей. Я не хочу, чтоб волки, вернувшись, сожрали бывшего герцога, как будто мы, испугавшись, уступили им свою добычу.
Глава IV
ПЛЕННИКИ СКРЭБОВ
Как известно каждому, для того чтобы попасть из Берилингии в Ливантию, следует двигаться все время навстречу восходу солнца. Там, на Востоке, лежат непроходимые леса и полные малярийных комаров болота. В болотах кишат чудовища, которых не увидишь даже в кошмарном сне. Немного сыщется смельчаков, готовых вступить в битву с кровожадными тварями, порожденными на свет богами — царицей Хель, повелительницей мира мертвых Хелле и злым проказником Локи. Только эльфы, принцы лесов, без страха путешествуют по этим гиблым местам, забросив за спину тугие луки, настороженно держась за рукояти нержавеющих мечей. Эльфам неведом страх, смерть они принимают спокойно, зная, что для них она — лишь возвращение на Родину, в страну Альвхейм, страна эльфов находится на небесах, где много света. Никто, кроме эльфов, не может попасть туда, но мало кто из людей мечтает об этом. В Альвхейме жизнь неспокойна: светлые альвы ведут непримиримую войну с черными альвами. Погибшие в этой войне эльфы оказываются на земле, чтобы, погибнув в очередной раз здесь, возвратиться
Бурунькис знал почти все истории про богов и героев, про эльфов и альвов, про подвиги древности и пророчества будущего. Шагая через лесные дебри на восток, Бурунькис, чтоб скоротать время, рассказывал эти истории Капунькису.
— А куда попадают после смерти глюмы? — перебил в очередной раз рассказчика Капунькис.
— Этого я не знаю, — вздохнул Бурунькис. — Наверно, у нас тоже есть своя страна, что-то вроде Глюм- хейма. Но кто может знать про нее, если никому в мире не ведомо, кто мы и как появились на свет. Кто из богов нас создал? Зачем?
— Наверное, мы дети Локи, — заметил Капунькис. — Мы ведь любим шалить.
— Локи злой, — возразил Бурунькис. — Скорее зеленые карлики могли бы назвать его своим отцом, чем мы.
Капунькис задумался, потом уверенно заключил:
— Я уверен в одном — мы произошли не от рыб!
— При чем здесь рыбы?
— А я терпеть не могу воду!
— Это потому, что ты грязнуля, — хмыкнул Бурунькис. — Я лично воду обожаю.
Капунькис внезапно остановился и посмотрел на братца круглыми от ужаса глазами:
— О боги! Выходит, что ты произошел от рыб, а я — от кошек.
— Дурак ты, Капунькис. Мы ведь братья, и родители у нас одни на двоих. Так что мы не можем иметь разных предков.
Капунькис вдруг всхлипнул и страстно обнял братца.
— А я уж было решил, что мы друг другу чужие, — сквозь слезы побормотал он. — Я бы этого не пережил...
— Тихо! — Бурунькис внезапно закрыл братцу ладошкой рот. Там кто-то есть!
Впереди деревья редели, и со стороны прогалины доносились голоса, шаги, бряцанье оружии.
— Разбойники? шепотом спросил Капунькис, вытирая слезы.
Бурунькис медленно вытащил меч.
— А мне откуда знать? Идем поглядим.
Мягко и бесшумно, будто кошки, глюмы двинулись к просвету между деревьями. Шагов за десять до прогалины они плюхнулись на землю и преодолели оставшиеся метры на животах.
— Скрэбы! — выдохнул Капунькис, выглянув из кустарника. — И как много!
Зеленые карлики брели колонной. Точно червь извивалась она между деревьями, и Капунькис с Бурунькисом видели лишь ее голову и середину — остальное воинство скрывалось за поворотом. Вид зеленошкурых солдат был жалок. Почти каждого воина «украшали» грязные повязки на теле, огромные синяки и бугристые шишки. У многих карликов были вырваны клочья шерсти, и кожа в тех местах гноилась. Повязок, чтобы прикрыть многочисленные ранения, не хватало.
Эх, и досталось им! — Капунькис злорадно ухмыльнулся. — Не наш ли великан их так отметелил?
А кто б еще смог осилить такую ораву? Надо будет етуну за такой подвиг лишнюю корову скормить. Как думаешь, может, удастся уговорить великана покончить с ними?
— Не согласится, — уверенно качнул головой Капунькис. — Они ему на вкус не понравились — иначе он бы этих не отпустил.
Тем временем голова колонны приблизилась к просторной, густо заросшей травой поляне. Послышалась команда, строй распался. Солдаты торопливо покидали зажатую деревьями тропу и, выбираясь на простор, без сил валились на землю. Было видно, что скрэбы едва продержались до привала.