Последние залпы
Шрифт:
Двойной разрыв возле блиндажа тяжко сдвинул, колыхнул нагретый воздух. В углах посыпались комья земли на солому, со звоном упала гильза на столе, дребезжа, скатилась на пол и там погасла, точно придушило огонь. Стало очень темно. Шуршала земля. Было слышно, как за высотой рассыпалась длинная дробь пулемета.
– Это танки, - сказал Новиков и встал.
– Новиков!
– замирающим шепотом позвала Лена.
– Только не зажигай гильзу, скажи... Я знаю, что ты не любил меня, когда я пришла в батарею. И знаю, что ты думал. Слушай... ты, конечно,
Он молчал.
– Ты верил этим слухам?
– спросила она не шевелясь.
В темноте он не видел ее лица, бровей, губ, слышал только шелестящий, тающий шепот; часто, с щемящей нежной болью, оглушившей его, сдваивало сердце. Он ощупью приблизился, наклонился к ней - она лежала, - руки неуверенно нашли ее теплое, гибкое, сразу податливо потянувшееся к нему тело, ее влажные пальцы скользнули по его шее, по погонам, воротнику шинели, дыхание ветерком ожгло щеку Новикова. Она крепко, исступленно обняла его, и по этому дыханию, по ее шепоту он так порывисто нашел нежноупругие, отдающиеся губы, что они оба задохнулись.
Спаренные разрывы толкнули, затрясли накаты, рассыпчатый шорох земли потек по стенам, и опять вверху простучала пулеметная очередь. Новиков поднял голову.
– Мне надо посты проверить, посмотреть, - тихо, незнакомым голосом сказал он, оторвался от теплоты ее груди, рук и, не находя от этой полублизости, что сказать ей, договорил с хрипотцой: - Тебе не больно ногу? Я могу сделать перевязку... Зажечь лампу?..
– Нет, - ответила она и заплакала.
– Не зажигай, не надо. Иди... Я жду...
После плотной темноты землянки было в ходе сообщения почти светло. Зарево высоко и огромно, километра на три в ширину, лохмато подымалось за высотой над городом; и показалось сейчас Новикову, что горели все кварталы его и окраины. Слитные звуки боя гремели оттуда приближеннее, четче придвинулись с запада к высоте вплотную. Выгибаясь фантастическими рыбами, скользили там, среди огненного моря, выгнутые хвосты реактивных мин; нагоняющие один другой разрывы все ощутимее, все полнозвучнее, все тяжеловеснее отдавались на высоте.
Новиков долго смотрел туда - на яркое мигание сигнальных ракет над берегом озера, на низкие траектории танковых снарядов на окраине, улавливал скрежет, отдаленное гудение моторов; и то, что испытывал он сейчас в землянке, обнимая горячие, покорные плечи Лены, еще ощутимо, пьяно жило в нем: близость ее тела, влажные пальцы на шее, податливые, отдающиеся губы. И не верил, что только что по-мужски впервые целовал женщину там, в землянке, и она целовала его с исступленной решимостью, готовая отдать ему себя.
Он пошел по траншее. Возле огневой позиции вполголоса окликнул часового. Никто не отозвался. Перешагнул через бруствер, увидел часового Ремешкова - и весь расчет: сидели на расстеленном между станин брезенте. Разговаривали шепотом, курили.
Завидев Новикова, все разом повернули головы, пристально, выжидающе смотрели на него. Ремешков, до этого говоривший что-то, вытер ладонью рот, сморгнул, крепкие молодые скулы отсвечивали на зареве розовым.
– Почему не спите?
– спросил Новиков.
– Бой начнется, носом клевать будете?
И сел на бруствер. Порохонько вдавил окурок в землю, мрачно, с перерывами
вздохнул. Потом охватил худые свои колени, уперся в них черным небритым подбородком, узкое лицо передернулось вспоминающей усмешкой:
– Эх, товарищ капитан...
– Танки спать не дают, - пробормотал наводчик Степанов.
Застенчиво, тихонько он поерзал на станине, короткий, толстоватый в теле, расставив ноги, туго обвитые обмотками. Ответил и кашлянул, потер, потеребил широкое, как блин, лицо свое, как бы очищая его, зачем-то посмотрел на руку. Пальцы дрожали.
– На окраину танки вышли. Лупят по высоте прямой наводкой, - снова произнес он виновато.
– Видать, сильно жиманули наших в городе? Драпанули там... Может, наш фланг только и стоит?
– Жиманули?
– переспросил Новиков.
– Может, этой ночью и в живых нас не будет, товарищ капитан, - робко проговорил Степанов, опять потирая, теребя круглые мягкие щеки.
– Еще на вашей свадьбе после войны водку будем пить, - сказал убежденно Новиков.
– Невеста есть у вас? Ждет, наверно.
Степанов с насилием улыбнулся.
– Да, женат я, товарищ капитан. Как раз после школы вышло.
– Терпежу, значит, ниякого, - ядовито вставил Порохонько, по-прежнему прижимаясь подбородком к коленям.
– Будь ты, малец, в моей школе, посоветовал бы я твоей мамке снять с тебя штаники да налагать по вопросительному знаку, щоб знал, яка она, алгебра жизни. С жинкой спать нехитрое дело.
– И с обычной своей независимостью обратился к Новикову: Правильно чи не правильно, товарищ капитан?
Однако то, что Степанов, парень неповоротливый, добрый, застенчивый, был женат, вызвало в Новикове странное чувство, похожее на удивление и любопытство к нему, - оказывается, этот парень испытал то, что не суждено было испытать самому Новикову.
– Это вы, Степанов, хорошо сделали, - заметил Новиков.
– И дети есть?
– Не успели мы, - пробормотал Степанов.
– А это плохо, - сказал Новиков, как будто сам имел семью.
– После войны солдата должны ждать дети.
Близкий выстрел выделился из звуков боя, раскатисто ударил по высоте со стороны города. Разрыв вырос шагах в тридцати правее орудия. Опадала земля. Осколки, прерывисто фырча, прошли над огневой, увесисто зашлепали за бруствером. И сейчас же за высотой отчетливо простучал пулемет - пули пронеслись левее орудия.