Последний апокриф
Шрифт:
А в Москве между тем…
85 …На покрасневших от крови водах (шампанского!) элитного бассейна никчемно покачивались изрешеченные пулеметным огнем туши бабищи по прозвищу Сучье Вымя и ее многочисленных клевретов.
Похоже, в живых сохранились лишь Джордж, по-прежнему прикованный к позорному столбу, и лапчатый гусь.
Покуда китайские урки возились с цепями, гусь бегал вперевалку вдоль кромки бассейна и громко гагакал, призывая свою драгоценную хозяйку вернуться к жизни!
Братья
Но тут из пролома в стене возникли двое в масках (ростом повыше и ростом пониже!), вооруженные до зубов новенькими гранатометами, и в пух и прах разнесли незадачливых китайцев.
– А ну, который тут Джордж! – поинтересовался тот, что повыше, весело переводя взгляд с гуся на человека и обратно.
– Он! – с перепугу, понятно, выкрикнул гусь, кивая на крупье.
– Ну и гусь вы, однако! – пристыдил его наш герой.
– От такого слышу! – нервно огрызнулся гусь.
– Молчать! – вдруг прикрикнул Пониже и грубо сорвал с гуся бриллиантовое ожерелье.
– Настоящее, скажешь? – удивился Повыше, бесцеремонно отнимая ожерелье у товарища по оружию.
– Подделка! – тоскливо откликнулся гусь.
– А вам, кажется, слова не давали! – разозлился бандит и в сердцах пнул птицу ботинком под зад.
– Сучье Вымя! – осиротело пожаловался гусь и горестно захлопал крыльями – совсем как бывало, когда бабища была еще жива, и вообще.
– Сам такой! – завопил вдруг Пониже, стреляя в истерике по гусю из гранатомета.
На минуточку всем показалось – будто белая метель залетела и закружилась над водами шампанского с кровью.
– Ну, ты, мля, даешь… – растерянно пробормотал Повыше, видя, как у него на глазах бриллианты тают и превращаются в слезы…
В Чите, наконец, в то же время…
86 …Заходящее солнце едва пробивалось сквозь густую завесу облаков.
Иннокентий сидел на приступке песочницы посреди огромного двора и с тоской поглядывал на зашторенные окна тринадцатого этажа четырнадцатиэтажного дома.
Попугай в клетке нервно вертел головкой и смешно ерошил разноцветные перья.
– Полный набор для хандры! – ворчливо констатировала пичуга. – Низкое небо, пронизывающий до костей ветер, отсутствие солнца и витаминов, молчу уже про неясные перспективы!
Иннокентий молчал, поглощенный воспоминаниями семилетней давности, когда его, раненного в самое сердце, безжалостно вышвырнули из окна тринадцатого этажа!
Он помнил, как долго и нудно летел вдоль отвесной стены, успевая считать этажи и разглядывать в окнах людей и даже по пути кому-то кивнуть…
Что его до сих пор удивляло и чему он, сколько ни пытался, не находил объяснения – почему он так медленно падал (хотя лету с тринадцатого этажа до земли занимало от силы две-три секунды!) и кто у самой земли подхватил его и
– Ю, пойдем уже в дом! – взмолился Конфуций…
87 …Иннокентий стоял и никак не решался позвонить в собственную квартиру за тяжелой пуленепробиваемой дверью из литого железа.
– Докажи, что ты воин, Ю! – наконец не выдержал попугай.
– Мне страшно… – признался герой, растерянно улыбаясь…
88 …При виде безвременно воскресшего мужа веснушчатый лик полусонной Аленушки исказила смешанная гримаса – удивления и ужаса.
– Любимая! – воскликнул Иннокентий.
– Илья! – испуганно пробормотала Аленушка, пятясь за дверь.
– Любимая, это я! – прошептал он, с ужасом наблюдая, как снова теряет ее – похоже, уже навсегда.
– Илья, черт тебя побери! – как резаная, завопила женщина и захлопнула дверь.
– Похоже на то, что она тебя не узнала! – разочарованно констатировал попугай.
Наш герой как стоял, так и осел на заплеванный пол.
Плохо понимая, что делает, он подобрал с полу окурок и сунул в рот.
– Брось эту гадость немедленно! – крикнула птица.
Но человек молчал – казалось, что он окаменел.
– Да не сиди ты как на похоронах! – не выдержал попугай.
– Не буду… – кивнул Иннокентий, поднимаясь с пола…
89…На повторный звонок их взорам явился голый по пояс гигант (в штанах-галифе, с бездарно наколотым Сталиным на животе, с генеральской фуражкой на голове!), подобный утесу, айсбергу, склону горы, оползню, на худой конец придорожной силосной башне!
– Чо надо, чувак? – с недоброй улыбкой продребезжал он детским фальцетом (звучащим явно не по фигуре!).
– Мне показалось, Аленушка… – было начал Иннокентий.
– Тибе показалось! – нагло оборвал великан, не удосужившись выслушать.
– Дай человеку сказать! – возмутился Конфуций.
– Да будя чирикать! – сказал, как отрезал, Илья.
– Я хоть и чирикаю, – важно заметила птица, – зато не уродую, как некоторые, потрясающий русский язык Александра Сергеевича Пушкина, Льва Николаевича Толстого и Федора Михайловича Достоевского. (Со всеми тремя перечисленными авторами он был лично знаком и каждого лично уважал!)
– Ух ты какой! – искренне удивился гигант и полез сальным пальцем сквозь прутики в клетку.
Пернатый философ, не терпящий фамильярности, дважды, однако, в назидание клюнул военного в палец – по мягкой подушечке!
– Ах ты мля! – разозлился гигант. – Я этим пальцем в носу ковыряю!
– Аленушка! – тихо позвал Иннокентий, заметив мелькнувшую тень.
– Уходи лучше, парень! – в последний раз по-хорошему попросил великан…
90 – …Беспредел царит внутри человеческого сообщества! – с грустью констатировал попугай сразу после того, как за гигантом захлопнулась дверь.