Последний аргиш
Шрифт:
Что предпринять?
Резко наступившая тишина отвлекла от раздумий. Началось! Приехали.
Лодка глубоко уткнулась в вязкий илистый берег. Токуле, отворачивая ботфорты бродней вверх, пролез на нос и спрыгнул на ил. Увяз он по колено. Сильно дернул цепь, втащил нас с лодкой чуть выше.
— Паша, ты в броднях, вылезай. Вы подождите, сейчас талин наломаем.
Распоряжался Токуле. Вдвоем с Пашей они сломали несколько кустов тальника и сделали нечто вроде настила по самому вязкому краю берега.
Я подошел к Кильде.
— Мотор заглох. Наверное, бензин кончился.
— Почему заглох, — вмешался Токуле, — я его выключил. Пока приехали. Дальше на моторке нельзя, на ветке-долбленке надо. Узко очень и коряжин много. Здесь с Пашей расстанемся.
Забрав свои вещи и простившись с Павлом, который, казалось, до конца не верил, что наш поход будет удачным, мы пошли по самой кромке береговой вершины. Метров через двести берег перерезала узкая протока, в горловине которой стояла осиновая лодка-долбленка, знаменитая кетская ветка. Главное достоинство веток — легкость. Двое мужчин могли на себе перенести лодки через перевал, или, по-местному, перетаск. Ветка была не больше трех с половиной метров длиной.
Осторожно уселись, сложили ружья, рюкзак, лопаты и кирки.
В протоке мы ехали по течению. Грести особенно не приходилось, только успевали наклонять голову под стволы нависших деревьев.
К вечеру протока кончилась небольшим озером. Берега его хотя и пологие, но каменистые. В северной части небольшой подъем, растут высокие лиственницы, а за ними сплошная стена хвойного леса.
Ветка пристала к северному берегу. Токуле втащил лодку на берег и обратился к нам так, что было непонятно, спрашивает он или утверждает.
— Здесь перетаск.
Кильда кивнул и что-то тихо добавил. Я не расслышал.
— Отсюда восемнадцать километров через перевал до Мамонтовой речки, а по ней попадем на лоб.
Ветку вытащили на берег и перевернули кверху дном. Пусть обсохнет.
Пока не совсем стемнело, собрали сухостой и валежник. Разожгли костер. После объединенного обеда и ужина устроились спать, не раздеваясь, на двух спальных мешках, заменивших теплую подстилку.
*
— Подъем!
Токуле расталкивает меня. Холодно, солнце еще не поднялось.
— Зачем в такую рань?
— На перевале весь день провозимся. Надо засветло дойти. Вставайте, Кильда чай вскипятил.
Чай и вообще завтрак после мытья в холодной воде озера — очень неплохо.
Распределили груз так: мне и Кильде нести ветку с лопатами, кирками и двумя ружьями, Токуле — рюкзак и ружье.
Токуле впереди, затем мы с Кильдой. Тропа еле заметная, заросшая. На стволах старые затесы, заплывшие смолой, почерневшие от времени. По новым затесам можно идти даже в легких сумерках — белое тело дерева светится светлячком. Токуле различал старый путь.
Ветка носом и кормой лежит на наших плечах. Положив нос или корму на правое плечо и правой же рукой для упора держишь за борт. За ночь ветка подсохла, но осина хорошо впитала воду.
Первые шаги. Тяжеловато, но вполне терпимо. Я кричу сзади:
— Жить можно, я думал будет много
Кильда не отвечает.
Не могу вспомнить, когда началось странное ощущение бормотания за моей спиной. Пожалуй, на втором часу похода, перед тем как мы пересекли первую тундру. Тогда я и Кильда дважды меняли плечи под грузом. С правого на левое, с левого на правое. Кильда был много старше и должен был устать больше меня. Но я помимо надсадной боли в плече (наверное натер) явственно ощущал, почти слышал порой шум в ушах. Устал. Надо бы устроить привал. Я поднял голову — оказывается, иду, уткнувшись носом в землю. Впереди тундра, заметный след тропы, но Токуле не видно. Кильда прибавил шагу, я задышал чаще, но не остановился.
— Эй! — раздалось из леса, видневшегося за тундрой.
Мы быстро проскочили тундру. Токуле ждал нас. Он выглядел не лучше. Мы опустили ветку па землю и отерли пот. Я присел на поваленный ствол и, отдышавшись, спросил Токуле:
— Половину прошли?
— Однако не больше четверти, — заметил Кильда. Он устал, но был натренирован в таких переходах и не обливался потом, как я или Токуле.
Совершенно спокойно я подошел к лодке, схватил кирку и швырнул ее в кусты. Никто не остановил меня. Я понял, что все устали, а впереди еще много километров.
Опять идем лесом. Идем час, второй, и снова привал. Следующий привал уже через час. Очень трудно мне, но особенно Токуле. У него тяжелый рюкзак. Он даже не отвечает на мои вопросы. Он теперь идет сзади нас. Я слышу его частое дыхание. А мы чаще прежнего меняем плечи. Теперь горят оба плеча. Не хочу трогать: наверняка содраны в кровь. Идем как машины, бездумно переставляя ноги. От усталости они подкашиваются, но мы продолжаем идти, покачиваясь из стороны в сторону.
На следующем привале в кусты полетела вторая кирка и лопата. Но легче становится на какое-то мгновение.
Далеко за полдень очередной привал. Ни говорить, ни есть никто не хочет. Я лег на землю и зло стиснул зубы. Болят плечи и зудят искусанные мошкой ноги, шея, руки. Пройденный путь остался в памяти как узкая тропа, загроможденная пнями, кочками и буреломом. Я не видел, какой был лес, какая вторая тундра, которые мы миновали.
Я встал, молча вышвырнул из ветки оставшиеся лопаты, вынул ружья и положил рюкзак. Но Токуле взял рюкзак на плечи и сказал:
— Пошли, лучше не будет.
Он прав — надо идти. Снова первыми идем мы, Токуле следом.
— От этого кедра совсем близко! — радостно крикнул Кильда.
Я не заметил кедр, но весь оставшийся путь мы прошли без остановки и быстрее. На берегу Мамонтовой речки, сбросив ветку на землю, мы плюхнулись на траву. Появившийся следом Токуле с огромным рюкзаком и лопатой в руке с трудом заставил меня достать спальные мешки.
Солнце еще только шло к закату, а мы спали.
Проснулись разом от голода и ничего не могли понять. На небе светило солнце, перед нами была река, и долбленка лежала на траве. Значит, дошли! Все-таки дошли! Ныли икры ног, болели плечи, впереди не простой путь против течения по Мамонтовой речке, но для нас самое трудное позади!