Последний аргиш
Шрифт:
Наш хозяин Паша Зуев резко вставил:
— А ты не боишься? Переночуй там! Чего по другим местам шатаешься?!
Паша стоит какой-то взъерошенный, маленькие глаза испуганы.
Дагай равнодушно сосет пустую трубку и нехотя отвечает:
— И ночевал бы, да могила матери рядом. Мы на свои кладбища не ходим.
*
Дагай медленно поднялся. Паша остановил его:
— При чем здесь мать? Не обижайся. Я ваш обычай знаю, но ты ведь бойкий человек. Старовера
— Что же, знаю. Его небылицу о лбе расскажешь? — усмехнулся Дагай.
— Да, расскажу, — запальчиво ответил Паша и, обращаясь к нам, продолжал: — Как-то осенью Терентий очутился около лба. Поднялась метель. Он ехал на собаках. Подъехал к уцелевшей одной избушке, там думал переждать метель. Ночь наступила быстро. Окна были без стекол тогда. Скрипели половицы.
Устроился Терентий в маленькой комнате, отгороженной тонкими досками от большой. После полуночи скрипнула половица — «Наверное, собака», — подумал он. Затем кто-то затопал. Он вздрогнул; смотрит, все собаки около него, шерсть дыбом. За стеною голоса, звон подвесок — шаманы пришли…
Голос у Паши дрожит, переходит в шепот, а глаза совсем пропали, только изредка испуганно вытаращатся и спрячутся под веки.
— Терентий крикнул. За стеной: «ук-ук, ха-ха» — и громче подвески дзинькают. Шаги к его комнате приближаются, несколько шагов. Терентий вскочил и, не оглядываясь, бросился прочь из дому. Собаки за ним. С трудом запряг собак и в ночь, в метель, подальше от лба. Тридцать километров проехал, прежде чем на людей наткнулся. Заскочил к кому-то в чум, всех перепугал. Отдышался и все рассказал людям.
Паша замолчал. Я ловлю себя на том, что чему-то удивлялся во время рассказа. Удивляла искренность. Паша верил, что говорил правду. Неужели даже он верит всей этой чертовщине. Где мы? В каком оказались времени — в прошлом или настоящем?
— Дагай, ты слышал такой рассказ? — спросил я.
Дагай мрачно посмотрел на Пашу и, толкнув дверь, обронил:
— Слышал, но не верю. Такого не было. Павел тоже боится. Я вам говорил: страх Сосновый лоб прячет.
Стукнула дверь. Обиженный хозяин успел прокричать вслед Дагаю:
— Ты храбрый? Сам не очень-то туда пойдешь. Случай с Терентием три года назад был — все знают!
— И все верят Терентию? — быстро спросил я.
— Может быть, не все, но ни кеты, ни русские не ходят на лоб.
Где этот лоб? Кому-то надо идти туда, надо вернуть его людям. Чуй… Терентий… Найти Терентия, расспросить его? Без толку. Тайга знает первый рассказ, кто поверит другим словам?
И все-таки что-то нужно предпринять.
Кому-то надо идти. Может быть, нам?
*
На станке обычная летняя жизнь. С утра колхозники ездили проверять сети, с утра уходил Павел. У каждого рыбака свое привычное место. Прежде такие места были у каждой кетской семьи, их наследовали дети. Сейчас по традиции сохранились названия самых удачных мест лова.
В тридцати километрах от
У Павла подвесной мотор. Рыбак покидал дом в шесть утра и в семь вечера привозил к засольне улов. К этому времени подходили другие лодки. Дагай знал мотор, но не любил рыбачить с ним. «Красная рыба бензином пропахнет», — говаривал он.
На большой долбленке Дагай привозил свой улов, ему помогал рыбачить сын — Токуле, носивший имя деда.
Юного Токуле мы не видели, он все лето жил на угодье, в шалаше из гнутых прутьев, покрытых берестой. Вообще сейчас в поселке мало народу. Из колхозных рыбаков двое — Павел и Дагай, остальные с семьями ушли на Енисей неводить селедку, осетров и стерлядь.
Рыбаки поставили свои палатки и чумы на песках, что узкой косой вдавались с наволочной стороны в реку. Здесь у песков кончалась речка Токуле.
В поселке несколько стариков кетов, засольщик, радист на почте и дети рыбаков в круглосуточных яслях. Все члены правления колхоза, красный чум с библиотекой и кинопередвижкой — на песках. Шла путина.
Наш отряд здесь оказался, по существу, случайно: завершив часть маршрута и выйдя со стойбищ, мы ждали катера на Подкаменную. Через день-два катер должен прийти. Нас ничто не может задержать. А как Сосновый лоб? Видно, самые разумные планы могут измениться…
*
Для колхоза, в котором жил и работал Дагай, Сосновый лоб стал важной проблемой. Вот уже три года подряд не было урожая белки по изведанным дорогам и тропам, которыми ходили охотничьи бригады. Уже третий год пять-семь белок добывает охотник в день.
Приближался новый сезон. Еле заметные следы, на земле, прихваченной ранней осенью, не давали надежды. Белка уходила вверх по Енисею, где чудесные кедровые боры в Саянских отрогах, и на всю зиму она останется там. Если бы белка шла на север, тогда можно было бы ждать ее зимой. Дойдя до тундры, полчища белки повернут назад и осядут в Туруханской тайге.
Но белки уходили на юг. На что можно надеяться — на местного зверя, но сколько его выбили за три года по обычным дорогам?
Где еще может быть своя белка?
— На Сосновом лбу, — мрачно сказал постаревший за четверть века, но еще крепкий и сильный Кильда.
И впервые на заседании правления его никто не перебил. Может быть, те, кто были постарше, вспомнили, что проходная белка идет на юг и на юге от поселка покинутый людьми Сосновый лоб!
*