Последний «бизнес»
Шрифт:
— Почему же вы недовольны? — не выдержал Андрюша.
— Стоп! Я тебе слова пока не давал! Ты пишешь… — Халатов пробежал глазами по странице. — Вот! «Детективный жанр со свойственными ему дешевыми „ужасами“ и „тайнами“ широко распространен на Западе и является типичным продуктом тлетворной буржуазной культуры».
— А что, скажете, неверно? — запальчиво спросил Андрюша.
Халатов вдруг задумчиво и мягко улыбнулся:
— Верно, голубчик, все очень верно. А скажи на милость, ты Эдгара По читал?
— Конечно.
— И нравится?
— Еще бы!
— И Конан Доила, конечно, читал, и Коллинза, и, может быть, даже Честертона?
— Ну, нравится.
— А все это, — Халатов заговорщически понизил голос, не «продукт тлетворной буржуазной культуры», как ты думаешь?
Андрюша на минуту растерялся.
— Так ведь это… это когда писалось! В период подъема! В историческом разрезе надо брать.
Халатов досадливо махнул рукой.
— Я сейчас не о том! Значит, могут быть в жанре детектива и увлекательные и по-настояшему художественные произведения?.. А ты здесь что делаешь? — Халатов потряс страницами Андрюшиной рецензии. — Ты не борешься за качество произведений этого жанра! Нет! Ты зачеркиваешь сам жанр! Понятно тебе?
— Понятно, — сумрачно произнес Андрюша и потянулся за статьей. — Давайте переделаю.
Халатов отвел его руку.
— Одну минуту.
Он оценивающе взглянул на Андрюшу, на его расстроенное лицо и неожиданно спросил:
— До сих пор ты у нас печатал стихи и информации?
— Да.
— А теперь, юный друг мой, попробуй написать рассказ. Причем на свежем, фактическом материале.
— Какой рассказ? — удивился Андрюша.
— Детективный. Конечно, без тлетворного влияния Запада, а воспитательный, с характерами. И обязательно с острым, захватывающим сюжетом. Для воскресного номера. Чтобы его рвали из рук.
— Но про что писать? На каком материале?
— Э, голубчик, за этим дело не станет! Пойдешь, например, в уголовный розыск.
— Куда?!
— Чего ты пугаешься? — засмеялся Халатов.
Но Андрюшу уже охватил нетерпеливый азарт.
— Нет, это здорово — в уголовный розыск! Я там никогда еще не был. Значит, про бандитов писать?
— Вот ты завтра пойди посмотри, а потом посоветуемся, как и о чем писать.
Алексей Иванович Огнев любил в эти ранние часы не спеша пройтись по едва проснувшимся и словно еще умытым утренней прохладой улицам.
По старой армейской привычке, а может быть, из-за стариковской уже бессонницы, вставал он чуть свет, когда все еще спали, и, крадучись, выходил из комнаты, прихватив гантели старшего сына, сладко посапывавшего на железной раскладушке у окна. На кухне Алексей Иванович несколько минут заученными движениями, почти автоматически вращал и кидал гантели, потом умывался, тяжело ворочаясь под тонкой ледяной струйкой, и, выпив стакан чаю, выходил из дому.
Направляясь на работу, он выбирал разные маршруты. Если погода была хорошей, а главное — если требовалось обдумать по дороге что-либо срочное и важное, Алексей Иванович выходил пораньше и шел самым длинным и приятным для себя путемчерез Приморский бульвар, насквозь продуваемый легким бризом и в эти часы непривычно пустынный.
Внизу, за каменным парапетом, раскинулся порт.
У причалов толпились корабли, между ними сновали баркасы и легкие юркие катера. На внешнем рейде, как нарисованные, дремали танкеры. А дальше, до самого горизонта, величаво стыло море, золотисто-пепельное в лучах восходящего солнца, изрезанное синими и голубыми стрелами ряби.
В то раннее утро Алексей Иванович
Выбранный маршрут свидетельствовал, что Огнева занимает какое-то трудное и важное дело.
Алексею Ивановичу действительно было о чем подумать. В городе опять появился Иван Баракин по кличке «Резаный», дерзкий, хитрый и опытный вор.
И появился он не с добрыми намерениями, это ясно, иначе бы не стал передавать через официантку в поезде ту глупую и наглую записку. Одного взгляда на нее Огневу было достаточно, чтобы догадаться, кто ее автор. Уж кого-кого, но Баракина Огнев знал так хорошо, как можно только знать человека, опасный характер и грязную биографию которого изучаешь подробно, кропотливо и отнюдь не ради пустого интереса.
«Жди подарочек», — припомнил Огнев слова записки и усмехнулся. Что бы это могло значить? Уж не угрожать ли вздумал? Нет, вряд ли. Баракин не дурак и знает Огнева не хуже, чем сам Огнев знает его. Поэтому такая глупая мысль ему в голову не придет. Вот если бы он, наконец, одумался и решил бы потолковать с Огневым о том, как дальше жить? Но это исключено. Об этом говорит весь тон записки — враждебный, нахальный, вызывающий. Зачем же он написал ее? Скорей всего, это обычная дешевка — порисоваться: вот, мол, я какой, ничего не боюсь! — желание подразнить, щегольнуть лихостью.
Алексей Иванович машинально пригладил взлохматившиеся на ветру светлые, с незаметной, но сильной проседью волосы и невольно поежился: всетаки прохладно еще по утрам, надо было надеть хоть плащ и кепку. Он ускорил шаг, чтобы согреться.
Бульвар кончился. Огнев свернул налево и двинулся вверх по улице под зеленый шатер акаций.
Усилившийся ветер с моря теперь порывисто и упруго напирал на него сзади, холодя спину.
Мысли продолжали вертеться вокруг Баракина.
Зачем все-таки он появился в городе? Займется прежними делами — кражами в гостиницах и квартирах? Вряд ли. По этим делам его связи известны и в большинстве оборваны, а если и сохранились кое-какие, он не будет ставить их под удар глупым оповещением о своем приезде. Ведь понимает, что теперь Огнев настороже и принимает меры. Против чего? Против таких преступлений Баракина, какими он занимался раньше. Выходит, не боится Баракин этих мер. А почему? Как видно, не собирается он вернуться к прежним делам. Что же такое задумал Баракин, какой опасный номер собирается выкинуть на этот раз?
Ровно в девять часов утра Алексей Иванович подошел к невысокому красноватому зданию управления городской милиций и поднялся на второй этаж.
Дверь налево вела в канцелярию и через нее — в кабинет начальника отдела уголовного розыска полковника Ивашова. Направо начинался широкий мрачноватый коридор, куда выходили кабинеты сотрудников отдела, там был и кабинет Огнева. Но прежде всего следовало повидаться с Ивашовым.
В канцелярии перед деревянным барьером, за которым сидела секретарь отдела Лидочка Влах, как всегда толпились сотрудники, отмечавшие в книге свой приход на работу. Формальность эту любили, потому что появлялась возможность обменяться новостями, пошутить, посмеяться и даже полюбезничать с Лидочкой.