Последний бог
Шрифт:
– Детка, теперь мы – настоящая семья! – воскликнула она. – И ничто не отберет тебя у меня!
Мадам Фиалка вела своеобразный образ жизни: днем она отсыпалась, а к вечеру исчезала, отправляясь в Париж, где царила в борделе. Вере она запретила появляться там, заявив, что «приличной девушке нечего делать в столь гиблом месте». Вместе с новообретенной дочерью она приняла решение – Вера должна продолжить образование в одной из лучших частных школ Франции. Учебное заведение разительно отличалось от католического интерната – в нем поощряли развитие индивидуальных
Школа понравилась Вере с первого взгляда, и она нашла там много друзей в лице соучеников и преподавателей. Мадам Фиалку все считали богатой вдовой, а Веру – ее единственной дочерью. Мадам выхлопотала через знакомых в министерстве иностранных дел новые бумаги для девушки, и та превратилась в ее родную дочку по имени Вера.
Прошло чуть больше двух лет. В школе Вера увлеклась театральными постановками и иностранными языками – тем, что уже давно занимало ее. Театром в школе руководила мадемуазель Валуа, некогда известная актриса, согласившаяся обучать воспитанников мастерству лицедейства. Преподавательница была чрезвычайно строга и требовательна. Вначале она не обращала внимания на Веру, затем подвергала беспощадной критике любую ее фразу, жесты. И только через много месяцев сквозь зубы заметила:
– Вы уже больше не навеваете на меня скуку...
Такие слова – высшая похвала из уст сдержанной мадемуазель Валуа, и Вера была счастлива.
После премьеры одной из современных пьес, в которой Вера исполняла главную роль, преподавательница вызвала девушку к себе в кабинет. Вера дрожала, предвкушая разнос, но бывшая актриса, как обычно, одетая безупречно, в костюм от Шанель, с мундштуком в руке, произнесла всего одну фразу:
– Подобное я где-то уже видела!
Вере сделалось плохо. Еще бы, сейчас мадемуазель Валуа устроит ей разгром по полной программе и, чего доброго, скажет, что девушке не стоит посещать ее курс.
Но та только лишь задумчиво повторила, теребя бриллиантовую брошь на лацкане пиджака:
– Да, я где-то это уже видела!
Больше она ничего не сказала, а что означали ее слова, Вера узнала пять недель спустя.
Однажды во время репетиции мадемуазель Валуа вдруг пошатнулась, а затем осела на пол. Молодые актеры бросились к ней – преподавательница была в глубоком обмороке. Ее с большим трудом удалось привести в чувство, но, когда кто-то захотел вызвать медиков, женщина слабым голосом категорически запретила.
Вера и еще две ученицы проводили мадемуазель Валуа в ее квартиру – большая часть учителей жила на территории школы, расположенной на Луаре, в одном из замков эпохи барокко. Девушки уложили больную на кушетку, принесли ей бокал воды и осторожно направились к двери. Подруги уже вышли из квартиры, а Вера задержалась – ее внимание привлекла фотография в серебряной рамке, стоявшая на журнальном столике.
На пожелтевшем снимке были изображены три дамы в давно вышедших из моды одеяниях. Удивительно, но Вера уже видела эту фотографию: она имелась в альбоме тети Эммы! Вера практически ничего не помнила о своей жизни в Европе до отъезда в Америку – в памяти только сохранилось, что у
– Вот она. Но Джеральдина давно умерла.
И вот перед ней такая же фотография. Вера была уверена, что не ошибается. Она взяла рамку в руки и всмотрелась в лицо той, на кого когда-то указала тетя. Молодая смеющаяся женщина-мулатка... И ведь в самом деле, брат Джошуа тоже был темнокожим. А вот Вера пошла в отца.
Услышав стон, девушка быстро поставила фотографию на место и подошла к мадемуазель Валуа.
– Быть может, вызвать врача? – спросила она, опускаясь на колени перед учительницей.
Та откликнулась слабым голосом:
– Он не поможет. Я была уже у десятка врачей, и все они едины во мнении – я скоро умру. Впрочем, понятие «скоро» может растянуться на несколько лет, а может наступить прямо сейчас. У меня диабетическая кардиомиопатия...
Вера не знала, что сказать. Как утешить человека, который знает, что обречен?
– Фотография... ты рассматривала ее, – снова заговорила больная, несколько оправившись.
– Прошу прощения, – смутилась девушка, – я не хотела быть бесцеремонной...
Мадмуазель Валуа велела ей подать фото и указала на крайнюю слева молодую даму.
– Это я в 1921-м... или нет, в 1922 году, – сказала она с улыбкой. – Прошло больше тридцати лет! Я ведь начинала когда-то с ревю. И фамилия у меня была тогда не королевская, не Валуа, а всего лишь Трише.
– А кто еще изображен здесь? – спросила Вера.
– Вот Луиза, – учительница указала на даму в центре. – Она была многообещающей танцовщицей и актрисой от бога, но в конце двадцатых отравилась синильной кислотой из-за несчастной любви. А вот... – Палец остановился на темнокожей женщине справа. – Когда-то ее имя заставляло трепетать тысячи мужских сердец. Еще бы, ведь это великая Джеральдина Сойер!
Джеральдина! Ведь именно такое имя произнесла тогда тетя Эмма! Верина мать!
– Вижу, имя ничего тебе не говорит, – продолжила с легкой улыбкой мадемуазель Валуа. – Джеральдина Сойер была с Ямайки. В течение всего пары лет она стала самой известной танцовщицей в Старом и Новом Свете, однако всегда говорила, что искусство для нее – всего лишь путь к богатству. Она никогда не понимала, как можно пожертвовать всем ради собственной карьеры. Потом Джеральдина вышла замуж за чрезвычайно богатого немца. Вернее, он был отпрыском могущественного еврейского клана. Как же его звали...
– Вайнгартен, – подсказала Вера, сердце которой билось с утроенной силой.
– Ах, ты знаешь эту трагическую историю? – молвила мадемуазель Валуа. – Джеральдина оставила сцену, переехала в Берлин, сделалась светской дамой, а потом случилось ужасное – бывшая невеста мужа застрелила ее во время праздника. Бедняжка Джеральдина была тогда беременна, ребенок выжил, а вот она нет...
Перед глазами Веры все поплыло. Получается... получается, что... Получается, что ребенок, который тогда выжил, – она сама!