Последний бой Звездного ангела
Шрифт:
–Папа, это не он, а эти, – она ткнула пальчиком в зачинщика потасовки, когда-то грозного амбала. Сейчас это был испуганный и протрезвевший работяга с расквашенным носом, из которого тонкими струйками продолжала сочиться кровь, заливая рубаху до самого пуза.
–Это он меня спас, – обернувшись к Аскольду, завороженными глазами смотрела на парня.
Подоспевший родитель взглянул в глаза Аскольду, кивком поблагодарил. Подбежавшие молодые мужчины развернулись в сторону лесорубов. Один из них, нежно взяв девушку под руку, отвел вглубь собравшейся толпы.
Из подоспевшей команды никто и не думал считать вопрос решенным и, судя по их решительным взглядам, настоящее наказание лесорубам еще только предстояло.
Отец девушки не спешил. Он был не прост и предпочел затянуть расправу, чтобы в ожидании её, полностью сломить дух наглецов. Первая порция тумаков досталась самому слабому и сравнительно трезвому соучастнику, но было заметно, что ему достаются лишь легкие оплеухи. К наказанию относились обдуманно, видимо, для себя уже решив меру вины каждого из них. Первые трое лесорубов несильно потрещав костями от звонких оплеух, были быстро отпущены. Не задерживаясь больше ни на мгновение, собрав пожитки, они бегом покидали, ставшую не гостеприимной для них, харчевню.
С верзилой, схватившемуся за топор, расправа была дольше. Били чаще и удары, судя по звуку, стали увесистей. Отец, иногда уставая от раздачи тумаков, махая кистями и отходил в сторону, его место тут же занимал один из парней. Экзекуция продолжалась. Безвольно повисший на руках здоровяк лишь хрипел и кивал головой в такт ударам. Кровь с лица, превратившейся в маску, ручьем стекала на землю. Через какое-то время, посчитав полученное наказание достаточным, хозяин харчевни – папа девчонки положил руку на плечо сыну, подавая знак остановить экзекуцию. Двое, придерживая верзилу под руки, потащили его за ограду, где и бросили валяться в придорожную пыль. В след полетели жалкие пожитки. Некоторые из горожан не ленились, подходили к телу, грязным мешком валявшемуся на дороге. К удивлению Аскольда, это были не проявления никчемной жалости. Каждый из тех, кто подходил, считал долгом смачно плюнуть на спину негодяя. Аскольд был приятно удивлен, так как и сам считал, что подобные поступки заслуживают самого сурового наказания.
–Давай, давай, навешайте ему покрепче, – раздавались задиристые голоса из толпы, было заметно, что никто не проникся жалостью к глупым хмельным лесорубам.
Пришла очередь и толстяка, который перевозбудив себя горячительным, по глупости вступил на путь, который мог запросто завести его под могильный холм. Времена были суровые и даже за меньшие провинности многие из забияк заканчивали день, раскачиваясь в петле на дереве.
Предвидя худшее, как неотвратимое, он мелко трясся, не смея поднять головы. В тот момент, он, несмотря на серьёзность ситуации, не молил о пощаде и пытался хоть сейчас вести себя достойно. Такое поведение вызывало невольное уважение у зрелых мужчин, смотревших в глаза смерти и видевших её во всех её проявлениях. Многим из них уже было знакомо холодное дуновение дыхания костлявой и весь тот ужас, который в этот момент может охватить твою душу. Поэтому у некоторых из них лица были скорбные, и то, что здоровяк еще жив для некоторых было нелепым недоразумением, которое вскоре должно разрешиться. В какой-то момент он всё-таки поднял глаза и с надеждой посмотрел по сторонам, пытаясь поймать сочувствующий взгляд. Люди хмурились и отводили глаза, смотреть на живого трупа хотелось не многим.
К удивлению толпы, казнь преступника не наступала. Побои перебравшего бедняги начались с новой силой. Били долго и сильно. Не всегда руками и ногами. Не выдерживая избиений, он иногда терял сознание, прячась в спасительное забытье. В сознание приводили ведром воды. Приходя в себя, он жалобно застонал. Люди начали неодобрительно перешептываться, наказание превращалось в пытку, а этого здесь не любили.
Чувствуя скорое окончание, многие зрители подтянулись ближе, желая видеть кульминацию из первых рядов. Кольцо сомкнулось. Чувствуя скорый конец, забияка задергался, пытаясь вырваться, спустя мгновение, понял тщетность попыток и затих. Повисла тишина.
Но у отца девушки были свои планы на этот финал. Он вытащил меч из ножен и вместо того, что бы одним ударом отсечь голову, снова что-то прошептал помощникам. Один из них недоуменно взглянул на него, но перечить не стал. Подскочили к выпивохе, схватил того за левую руку и, удерживая обеими руками, положил её на скамью. Лесоруб подняв голову, недоуменно уставился на отца девушки, ставшего для него палачом. Отец выдержал взгляд и поднял меч. Обречённый тяжело вздохнул и опустил голову. Свист, рассекающего воздух меча, заставил многих зажмуриться. Меч опустился.
Меч, опущенный рукой, оскорбленного родителя, отсёк левую руку охальнику почти по самый локоть. Клинок, вместе с рукой разрубил и толстую дубовую скамью пополам. Лесоруб, приготовившийся к смерти, изумленно смотрел на обрубок руки, из которой фонтаном били струйки его крови. Мужчины схватили за изувеченную руку, и поднеся факел, прижгли рану. Кровь запеклась, в воздухе запахло жареным мясом. Толстяк, не выдержав выпавших на его долю испытаний, обмяк и рухнул на землю. Он был жив, тело продолжало вздыматься, насыщая себя кислородом, но сознание решило взять себе передышку; приходить в себя он уже не спешил. Когда второе вылитое ведро не вернуло ему сознание, бросили эту затею.
Четверо здоровых мужиков подхватив под мышки, выволокли безвольное тело в дальний угол обеденной поляны, заросшей кустами можжевельника. Отрубленную руку бросили псам на съедение. Самый крупный подхватил добычу и помчал прочь уводя за собой всю свору лающих кровожадных псов-стражей. Сцепившись, они в мгновение разорвали её куски, проглотив не разжёвывая.
Народ расходился по местам, гудя как растревоженный улей. Обсуждение финала казни разделило людей на две группы. Одни одобряли поступок отца, подарившего жизнь негодяю, другие были недовольны его излишней мягкостью. Обсуждение этого момента вскоре увлекло и наших героев.
Вернувшись на место друзья, не проронив ни слова, спокойно продолжили прерванную трапезу. Когда голод был побежден и даже чуточку больше чем нужно, откинулись на дубовые спинки лавок. Заев волнение, Аскольду требовалось выговориться.
–Папаша та, девчонки этой, все-таки добрый человек. По-моему, правильно поступил, что не прикончил бедолагу, дядька был хмельной и не понимал, что творит. Теперь, видать, он все поймет, исправится и больше не будет глупостями заниматься.
–ЭЭЭ…– протянул Старк, – тут не всё так просто, как может тебе показаться. Старк замолчал, как бы раздумывая над продолжением ответа.
Аскольд, которого любопытство, всегда подпитывало интерес к жизни, не любил недосказанности, и не дожидаясь пока его друг снова «проснётся», переспросил:
–Почему? Ты думаешь, что надо было всё-таки голову рубить?
–Понимаешь Аскольд, во мне живёт крепкое убеждение, основанное на моем личном опыте… – он опять запнулся, раздумывая над чем-то, но решив для себя, уже более уверенным голосом продолжил:
– Любое начатое дело просто необходимо доводить до конца, и если ты уж взялся наводить справедливость, тут не может быть место мягкотелости.