Последний бросок на запад
Шрифт:
Емельянов возразил:
— Да, но все же это американский самолет, а они любят показать, как здорово заботятся о своих.
— Вот пусть и заботятся у себя в Америке. А у нас здесь война идет.
— А НАТО?
— И НАТО свое пусть тоже в задницу засунут. А если попробуют на нас наехать, то заботиться им придется не об одном летчике, а уже о многих, и не только летчиках. Еще вопросы есть?
Емельянов отрицательно покачал головой и, развернувшись, пошел прогуляться по лесу.
Какой-то сбитый сербскими силами ПВО американский
Его, Емельянова, дело — зарабатывать тут деньги, скрываться от российского правосудия. А потом — будь что будет.
Однако что-то здесь было не так. И Чернышев тоже не зря забеспокоился.
Может быть, в Емельянове тревогу породила наигранная беззаботность И вицы?
Вот что это значит! До него дошло. Теперь в их войну могут вмешаться американцы и решительно, как в Персидском заливе, навести тут мир. То есть война может принять более яростный характер. И главный удар будет направлен против сербов, то есть против него.
Да, он ехал сюда воевать и вполне понимал, что вместо денег может заработать кусок свинца в лоб, может попасть в плен и подвергнуться пыткам и так далее, но… Но все это было очень давно, когда он не встретил еще Злату, когда не было побега из хорватского плена, который сблизил его и эту девушку.
Раньше вообще ничего не было — не жизнь, а просто пустое существование. Теперь же умирать совершенно не хотелось. Теперь было просто необходимо жить, чтобы снова встретить Злату, чтобы помочь ей, если нужно, чтобы просто посмотреть в ее глаза…
Емельянов быстро вернулся на базу и буквально влетел, ворвался в комнату:
— Вадим, вставай!
— Что, уже пора? — Чернышев испуганно поднял голову от подушки. — Который час?
— Не знаю. Это сейчас неважно. Ты лучше расскажи, что там с этим самолетом и что с ООН?
— Каким ООН? Может, НАТО?
— Один черт.
— А что случилось?
— Да ничего не случилось, — до Димы вдруг дошла некоторая абсурдность такой его спешки. — Считай, что это просто неудачная шутка.
Чернышев многозначительно покрутил пальцем у виска и снова упал на подушку. Потом прикинул, что сон уже все равно пропал, и снова спросил Емельянова:
— Так сколько времени?
— Да вечер уже. Где-то пять, наверное, или шесть.
— Ну, хоть нормально поспал. Сейчас умоюсь, а потом у меня есть одно интересное предложение и я тебе его скажу.
— Давай, — Дима бросил Чернышеву полотенце.
Когда Вадим привел себя в порядок, он сел на кровать перед Емельяновым, достал расческу, причесался, а потом сказал:
— Я смотрю, у тебя нервы совершенно сдали — бесишься неизвестно с чего, глаза какие-то ненормальные.
Емельянов в ответ на это наблюдение только грустно улыбнулся, но ничего не сказал.
— Тут только два объяснения, — продолжил Вадим, — либо у тебя крыша поехала, либо влюбился, что в принципе — одно и то
Задумавшийся Дима только пожал плечами, что Чернышев принял за согласие и побежал реализовывать свое предложение. В принципе, водка здесь не была проблемой, но местную дрянь, граппу — виноградную водку, предпочитали пить как можно реже и только по необходимости, всему остальному предпочитая отечественную «Русскую».
Основательно поторговавшись с казаками и наобещав им с три короба, но потом, Вадим вернулся в комнату с водкой и закуской.
— Приступаем! — весело сказал он, потирая руки. — Сейчас примем легонько, а потом раскрутим нашу проблему со всех сторон.
Он разлил водку по кружкам и чокнулся с Емельяновым:
— Будь здоров!
— И тебе того же!
— Теперь закусим, — комментировал свои действия Чернышев. — Закусили — можно и поговорить. Ненавижу это занятие на трезвую голову, — признался он, даже не заметив, как саркастически улыбнулся при этом признании его собутыльник. — Ну, рассказывай, что ты там выведал еще про самолет.
Емельянов закурил, щелкнув зажигалкой.
— Ты сначала расскажи.
— Да я тебе все уже рассказал. Самолет упал, пилот катапультировался. Американцы просили найти, а. сербы их дипломатично отослали очень далеко, так что американцы теперь злы, как черти, и готовятся к наступлению. Конечно, возможно, что все и не так…
Емельянов задумался, силясь понять, что стоит за словами Вадима и в чем причина его веселости? Поговорить предложил и сам за водкой к казакам сбегал.
Нет, что-то тут определенно не так. Вадим бывал таким услужливым и приветливым только тогда, когда ему, Чернышеву, что-то было надо от собеседника — денег ли, помощи, простого участия… Значит, ему что-то надо и теперь — и это совершенно очевидно.
Приятели приняли еще понемногу, и Чернышев решительно сказал:
— Не знаю, что у тебя за мысли в голове, но меня вся эта беда с американцами здорово беспокоит. Я предлагаю сейчас, пока не поздно, перейти к хорватам.
— Как это?..
Вадим принялся деловито пояснять:
— Тем более, что, ты сам говорил, там значительно больше платят.
— Это не я говорю, это они так говорят, — наконец пришел в себя Емельянов.
— Раз говорят, значит — платят.
— И что?
— Ну как что? Рвем?
Емельянов вздохнул.
— Не знаю…
— Ты, главное, не тяни резину. Надо решать быстро и желательно даже сегодня.
— Почему именно сегодня?
— Время идет.
— Не понимаю, к чему такая спешка.
Презрительно хмыкнув, Чернышев объяснил тоном школьного учителя:
— Время — на вес золота… Так что думай. А пока расскажи про хорватов. А то ты про плен толком и не рассказал.
— А что говорить — плен как плен, — отмахнулся Дима. — Издеваются, в вонючих камерах держат. Кормят баландой.