Последний бросок на запад
Шрифт:
В последние три дня практически никто не выходил из лагеря — ни немногочисленные наемники, ни четники. Ивица утверждал, что теперь положение быстро меняется и потому в разведке было мало толку — разведданные моментально устаревали.
На том берегу Дрины часто слышался рокот танковых двигателей; американские и французские самолеты то и дело с пронзительным воем проносились низко над сербскими позициями, пугая и оглушая людей.
Прошла неделя со времени решительного разговора Чернышева со своим напарником и его неожиданного предложения —
Дима находился на распутье: с одной стороны — Вадим, безусловно, прав, ведь он — наемник, то есть человек, который сражается на стороне тех, кто больше и регулярней платит. А с другой — все-таки что-то не позволяло изменить сербам — даже несмотря на то, что те не выполняли условий контракта. Денег Емельянов получал мало — теперь Ивица объяснял это «временным перевесом мусульман и новой политической обстановкой».
Нормальных денег не было ни у кого, а местные динары совершенно не котировались наемниками: для того, чтобы купить бутылку граппы, надо было нести несбежавшим еще крестьянам едва ли не мешок этих бумажек.
Наконец Вадим не выдержал:
— Так ты уходишь или нет? Неужели непонятно? Надо валить отсюда. Это сегодня американцы обстреливают сербов ракетами и бомбами, а что если завтра им захочется выбросить на их позиции парашютный десант?
Емельянов почесал в затылке.
— Думаешь — такое возможно?
Хотя и сам понимал — теперь, после всего происшедшего, возможно и не такое.
— Почему не могут выбросить десант? Представляешь, Емеля, ты спишь, а в твою комнату заходит здоровенный неф. Черный-черный — и автоматическая винтовка наперевес. Ты только хватаешься за автомат — а он тебя своей огромной ногой сорок шестого размера по яйцам… Блин, эти нефы, наверное, еще противней латышей, — предположил Чернышев, видимо, удрученный перспективой такой встречи с негром, какую он только что нарисовал своему напарнику.
Емельянов, казалось, все больше и больше склонялся к тому, чтобы принять предложение Вадима.
— А как бежать?
— Очень просто. Во время налета — как только появляются самолеты, наши четники сразу же прячутся по укрытиям. Никто не увидит, а потом искать, конечно, не будут, подумают, что мы с тобой пропали без вести. Ну, мало ли что бывает — может, на части разорвало, может быть, землей присыпало… Ну? — и он вопросительно посмотрел на Емельянова.
Тот скривился.
— Надо подумать.
— Чего тут думать! Соглашаться надо, а не думать. Ничего нового ты все равно не надумаешь…
Как бы то ни было, однако Емельянову было очень трудно решиться на такой шаг.
«Если изменю, — думал он, — как же тогда я смогу смотреть в глаза сербам, этим людям, с которыми меня столь много связывало? Ивица, Кабанчик, наши парни… А может быть, потом — как знать — мне придется стрелять и в них… Нет, что-то тут не то…»
Чернышев, будто бы поняв, о чем размышляет его товарищ, сделал неопределенный жест рукой и сказал:
— Ничего страшного. Еще три-четыре налета — и от этого лагеря ни хрена не останется…
— А вдруг все завтра изменится?
— Измениться может только в худшую сторону. Часть
Тот морщил лоб.
— Бежать надо, а не думать, — упрямо повторил Чернышев. — И вообще, — он извлек свой последний, самый решительный козырь, — у тебя ведь, как понимаю, большое и чистое чувство?
— А тебе какое дело? — сердито спросил Емельянов — он уже жалел, что поделился этим с Вадимом.
— Знаешь, если хочешь в жизни чего-то большого и чистого, — заявил Вадим, — купи себе слона и мой его каждый день… Ладно. Надо уносить ноги, надо спасаться. Бежим?
После долгих и мучительных колебаний Дима согласился…
Бежать было решено во время ближайшего авианалета. При появлении авиации НАТО четники предпочитали отсиживаться в укрытиях. Системы ПВО сербов были частично выведены из строя, а частично устарели. Несмотря на то, что сербы иногда сбивали самолеты противника, их ПВО не представляла большой опасности для авиаармад; теперь в налетах были задействованы по шестьдесят и более самолетов.
По карте Емельянов знал, что до позиций хорватов надо идти более пятнадцати километров — при благоприятном стечении обстоятельств это расстояние в горной местности можно было преодолеть за четыре-пять часов. Однако никто не мог застраховать наемников от случайностей, и потому они запаслись чем только можно — в вещмешки были сложены тушенка и сухари, которые им удалось сэкономить, каждый взял с собой по несколько гранат Ф-1 и по три запасных рожка патронов, хотя боеприпасов у сербов теперь уже не хватало.
Ни Ивица, ни другие четники, казалось, не замечали этих приготовлений…
Едва только в воздухе появились первые черные точки — самолеты НАТО, Емельянов и Чернышев, воспользовавшись моментом, вышли из укрытия и медленно, чтобы не вызывать подозрений, направились в сторону леса.
Взрывы, казалось, гремели совсем рядом, однако наемников это не пугало — они знали, что самолеты бомбят точно, впустую ударов не наносят.
Первые километров пять парни прошли без особых приключений, пока не приблизились к какой-то деревне.
Емельянов уселся, разложил на пеньке карту.
— Что это? На карте не обозначено никакой деревни…
Чернышев пренебрежительно махнул рукой.
— Карта устарела. Посмотри, — он ткнул пальцем в уголок листа, — в каком году она издана.
— Хочешь сказать — деревня появилась недавно? Что ее построили во время войны?
— Просто карта неточная, — сказал Чернышев.
— Думаешь — тут кто-нибудь живет?
— Нет, не думаю, чтобы нашелся какой-нибудь сумасшедший, который бы остался тут после начала воздушных налетов, если, конечно, деревня сербская, — сказал бывший рижский омоновец, однако голос его звучал не очень уверенно.