Последний день может стать первым
Шрифт:
вывел к части – решил ее миновать. Пошел дальше – не могу стоять на месте. Казармы затянуты
мглой – вокруг меня снуют крысы. Они отдают мне честь – приветствуют… От наших
напряженных трудовых будней все это отличается только тем, что крысы… что они и есть крысы.
Вхожу в сектор системных управлений. Я уже просчитал сотни вариантов, сотни комбинаций,
но что-то у меня не получается! Не получается снизить уровень риска до допустимого! Придется
подставляться – это ладно. Придется
между выжженных пустынь и вымерзших ледников – нет. Ждать! Ждать, когда щиты Штрауба
обрушатся осколками, когда наша защита обвалится на нас неподъемными глыбами – нет! Центр
управления… захожу. Все кажется пустым… Объект отключен, кресла придвинуты к столу, не
парит терпкое кофе, не дымятся сигареты, огромные мониторы погашены, свернуты в другое,
незримое нам пространство… Вот то, что осталось от мозга бункера 071-24 – разобранный блок…
Мы взяли часть его памяти – только часть памяти этого сложного мозга.
Расползшаяся по углам пустота режет глаз. Объекты 071 спроектированы по стандарту – центр
управления бункера 071-20 ничем не отличался от этого. Как сейчас помню – активированы
компьютер третьего порядка и сеть, белый свет заливает помещение… Вот за этим пустым столом,
в этих пустых креслах сидят люди. Запущены все мониторы, и круговой… Командир первого
взвода проверяет системы слежения, сержант – карты последнего сканирования… А вот и
Норвальд задумался, бросил окурок в переполненную пепельницу… Техноклоны не курят – им
просто нечем. Капитан скорей по привычке сигареты жжет – не вспоминает, что он – машина. Он
уже давно маршруты просчитывает – по второму разу…
210
Я сел в то кресло, где сидел тогда, и повернулся к двери спиной… О том, что на земле была
глубокая ночь, в этом засвеченном и прокуренном отсеке напоминала только усталость. Тогда я
заливал тяжелую дрему второй кружкой крепкого горького кофе и просматривал краем глаза
данные предварительной разведки. Свинец запаивал веки, но я старался не выпускать Стикка из
поля зрения. Командир первого взвода доказал, что незаменим, когда “дело дрянь”, но я прекрасно
знал, что от него подвоха только и жди… Вот я и ждал… не забывая, что он считал бегство на
“оккупированные” территории единственным спасением – единственной возможностью избежать
неминуемой гибели пусть не для нас, так для наших бойцов. Убежденность в том, что от
штурмовиков отрядов А2 будет больше проку, если они “уйдут”, бросив борьбу с нашими тенями
за один из осколков нашего призрачного государства, порой заводила его за порог сектора отдела
внутренней безопасности… Не известно, что указывало ему на выход, но он всегда возвращался,
эта убежденность неизменно возвращалась вместе с ним. Я так же неизменно брал это в расчет. Не
учел только того, что Стикк, хоть и последняя сволочь – сволочь проницательная. Надо бы было
задуматься… Но что теперь… не жалеть же, что никто не дал деру из братской могилы, которая
тогда была отправной точкой для рывка к победе, которая с того времени пробыла нашим
убежищем еще четыре часа…
Когда на дне кружки осталась лишь просахаренная черная кофейная гуща, я оторвался от
схем… Собирался отчитать “спутника” за то, что не готова очередная доза сводящей скулы горечи,
но увидел Герфа на круговом мониторе… Как всегда в полном обмундировании – ему только на лбу
написать, что он – герой… Герф был из тех, кому можно было доверять, на кого можно было
положиться. Надежный боец решителен ровно в той мере, что решимость не забегает по дорожке
безрассудства вперед осмысления действий, и лишние раздумья не ставят этим действиям
подножек. Надежный боец уверен в правоте командира настолько, что уверенность не выходит ни
за грань тупой неколебимости, ни за грань полного отключения мозгов. Таким он и был… Я
обернулся, уперся взглядом в сошедшиеся створы закрытых дверей…
Герф, не останавливаясь в дверях, вошел в прокуренный свет, притормозил, ища комвзвода в
зареве мониторов и виртуальных проекций… Я задержал его на пару минут для короткого
инструктажа – открыл ему выделенную линию… Никто и не думал говорить – в этом еле слышном
гудении фильтров, нагоняющих холод, тишина душила голоса, уже забитые до смерти воем
сигнала тревоги. Тогда все мы, сощурив слезящиеся глаза, так внимательно всматривались в
которую по счету бессонную ночь за зависшими в дыму мониторами, что не сразу заметили, как
они свернулись под рукой капитана. Слепящий свет потускнел, и Стикк натянул перчатки, чтобы
скрыть шрамы, оставленные карателями ему на память. Унхай, оторвавшись от карт, прикурил
капитану новую сигарету. Норвальд положил на стол скованные напряжением сжатые в кулаки
руки. Это значит – пора просыпаться, пора за дело. Мы готовы – остались формальности –
дождаться проекции Ульвэра и его подтверждения, перепроверить схемы и расчеты…
Я взял с собой в Шаттенберг самых надежных бойцов – тех, кто помнил Хантэрхайм… А город
теней тихо и окольно забрал моих людей, прошедших и огонь, и воду, и медные трубы, а главное –
ледяные пустыни Хантэрхайма. Это не редкость – идешь к цели и через ад, и через райские кущи, а
тебя совершенно случайно подсекает какая-нибудь простенькая обыденность…