Последний довод побежденных
Шрифт:
Насколько абсурдным будет предприятие по обретению свободы, становилось ясно уже с первого взгляда на всю систему охраны. С трех сторон, окружающих лагерь, тянулась ровная как стол степь. Таблички на колышках с немецкой аккуратностью поясняли, что данная местность заминирована. Свободной от мин оставалась лишь широкая дорога, ведущая к воротам лагеря. Длинная и прямая, свободно простреливаемая как с собственной территории, так и с отстоящих вдоль домов самого города.
Бараков было ровным счетом восемь. Территория, выделенная для содержания рабочих, эффективно делилась на несколько изолированных участков, окруженных колючей проволокой, что чрезвычайно облегчало охране
80
Лагерь смерти — учреждение, специально созданное для уничтожения людей. Концентрационный лагерь предполагает собой фильтрацию пленных и гражданского населения, направление их на работы. Знаменитые Собибор и Треблинка — именно лагеря смерти. В живых из узников оставались лишь те, кто входил в команды по уничтожению трупов. Впрочем, команды эти очень быстро менялись по известным причинам.
Форму мне пришлось сменить. Еще в больнице выдали арестантскую робу — полосатую, черно-серую, с яркими желтыми пятнами на груди и на спине. Видимо, чтобы я заранее свыкся со своим новым социальным статусом.
Не форма определяет человека. Банально, но факт. Человека определяет его содержание, внутренняя сила, дух и характер. Мне не страшно встать в один ряд с десятками людей, обряженных в робы. Это ни в коем случае не будет равнять меня с ними.
— В пятый, — сопровождавший меня конвоир довел до ворот лагеря и с рук на руки сдал местной администрации.
Ворота открылись, впуская меня в изготовленный из сварной арматуры своеобразный «шлюз», уже на территории лагеря. Пройдя метров сорок, я остановился у загораживающей вход тяжелой стальной двери. Смерив меня взглядом, охранник в примелькавшейся оливковой форме открыл ее и равнодушно махнул рукой, показывая направление:
— Прямо и налево.
Без лишних слов я отправился указанным маршрутом. Смотрел по сторонам, в очередной раз подтверждая свой вывод об исключительной продуманности планировки лагеря. Проход между квадратами был достаточно узким — не больше десяти метров. Разверни пулемет с угловой вышки, и у беглецов, пусть даже они будут рваться всем бараком, просто нет шансов.
Увидев цифру пять, выполненную по трафарету на бревенчатой стене, я толкнул маленькую калитку, ведущую на территорию барака, отмечая, что ворота заперты на замок. Тоже верно. Еще один комплимент в адрес толково организованной службы.
Я ступил за ограду и с любопытством прислушался к своим ощущениям. Усмехнулся. Твердой убежденности в том, что барак станет моим домом на долгое время, у меня не было. Перевалочным пунктом, временным пристанищем — пожалуй. Я не собирался ишачить на немцев и таскать из шахты руду.
Этот мир принес мне разочарование. План, который я считал фальшивкой, красной выдумкой, был реализован в нынешней действительности. [81] Хватило лишь одного поколения, чтобы русские забыли себя, свою историю, гордость и превратились в нацию рабов и слуг. Кто ответственен за это?
Безусловно, сами. Тем, что не стали защищать свое достоинство, тем, что позволили сделать себя низшей расой, а не равноправными партнерами.
Вермахт. Войска, которые пришли завоевывать, а не принести мир землям, страдающим под еврейским игом. Завоевание, а не освобождение от тирании большевиков.
81
Герой
Грустно. То, к чему я стремился, то, что старался приблизить в своем времени, оказалось химерой. Никакого единства белой расы не предусмотрено. Белые здесь немцы и англосаксы, да даже финны здесь белые! А русские — рабы.
Мой идеал рассыпался на части. Следовало окончательно признать это.
Основные постулаты — единство европейских белых наций, честь и гордость собственного народа — оказались развеяны по ветру. Здесь они ничего не стоили. Здесь их просто не было.
В горниле событий, случившихся со мной в нынешней действительности, сгорели все мои иллюзии. Все убеждения, которыми я гордился и которые считал единственно верными. Мое мировоззрение вдруг отразилось в кривом зеркале — искаженно и неправильно. И осталось суровой действительностью, неизменной и жестокой.
Парадоксально, но из всех моих убеждений жизнеспособным осталось лишь одно. Причем мало связанное с фашизмом и расовой теорией.
Нельсон стал тем, кто спас меня. Тем, кто не отступился от меня, поддержал тогда, когда было необходимо, не бросил. Не бросил, когда именно это и следовало бы сделать.
Он стал мне другом.
Которого я тоже, в свою очередь, не собирался бросать.
Я бросил взгляд на гостеприимно распахнутые ворота барака. До них оставалось шагов тридцать, не больше. Но идти не хотелось. В данный момент мне было интереснее другое.
Плац, утрамбованный сотнями ног, представлял собой земляную площадку, аккуратно расчерченную песчаными линиями. На краю его, почти у ограды, отделяющей пространство от территории другого квадрата, возвышалась сбитая из бревен конструкция, напомнившая мне шведскую стенку — снаряд для гимнастических упражнений. Вот только использовалось это сооружение в высшей степени оригинально.
Сменив направление своего движения, я подошел к ограде.
Место было выбрано так, чтобы тень от бараков не накрывала его. С учетом времени года получалось, что весь световой день люди были вынуждены страдать на солнце. Да, люди. Двое, полностью обнаженных мужчин были привязаны к горизонтальным перекладинам. Однако не это было их главной бедой.
Оба были жутко избиты. Застывшая, высохшая под воздействием солнца и времени, кровь струпьями покрывала их тела. Рваные длинные раны бугрились кровавыми рубцами на груди и животе. Лица обоих трудно было разглядеть. Распухшие от побоев, покрытые ссадинами — в них осталось мало человеческого.
Я бросил взгляд на кисти, туго перевязанные веревками, что держали людей на перекладинах. Красные, полные застоявшейся крови, с набухшими синими венами.
— И за что вас так? — подойдя ближе, я раздраженно взмахнул ладонью перед лицом одного из распятых, сгоняя с его верхней губы, разодранной, с сочащейся поверх запекшейся раны сукровицей, большую зеленую муху.
Человек, шевельнув головой, взглянул на меня через тонкие щелки век. Мне не удалось поймать его взгляд, но я чуть не отшатнулся от той ненависти, что была скрыта в нем. Будто обжег меня, оттолкнув.
— За дело, — ответил мне кто-то другой. Кто-то, вставший сбоку от меня. Тот, на кого мне не хотелось смотреть. Все мое внимание привлекали наказанные, и ей-богу, никто другой сейчас не был столь же важен для меня.
— За какое? — не отрывая взгляда от висящего человека, я снова взмахнул рукой, сгоняя назойливую муху.