Последний фарт
Шрифт:
Один Бориска все еще копался в забое, покачивая широкими плечами.
— Бросай, Хан! Бросай! Ежели сам не припрятал, ничего не найдешь! — окликнул его усмешливо Полозов.
Тот оглянулся и снова зарылся в выработку. Странный это был человек. Всегда молчалив, всегда угрюм: ни слова, ни улыбки. Но работал азартно и свирепо.
В тайге не принято расспрашивать: кто, откуда. Старатели не рассказывали о себе. И о Бориске тоже никто не знал.
А как-то весной, когда они еще жили в палатке, ночью их разбудил
— Медведь! — заорал перепуганный Усов и бросился бежать.
Бориска схватил топор и раскроил череп зверю. Полозов вдвоем с татарином добили медведя.
А после Бориска, как ни в чем не бывало, принялся поправлять палатку. С тех пор все побаивались татарина.
…Солнце жарко пекло. Нагретый воздух прозрачными струйками расплывался над лесом, будто сахар в горячей воде. Со стороны Охотска ледяными глыбами выползали кучевые облака. Тепло. Хорошо…
Канов сидел у воды и деловито отмывал в лотке собранные с мешковины пески. Была в облике этого нескладного мужчины какая-то поразительная мягкость.
— Суета и томление духа, — Канов поднял лоток к глазам. — Тщетно все.
— Врешь, поди? Покажи! — потянулся к нему Усов, но Канов швырнул лоток на отвал и устало поплелся к зимовью. За ним пошли остальные.
Полозов вывернул из бутовой кладки котел вместе с похлебкой и поставил на стол. Все сели вокруг, приуныли. Нелегко оставлять обжитое место и тащиться неведомо куда. Канов долго звенел бутылками в углу. Пусто. В последний раз спиртоносы приходили дня четыре назад. Они постоянно наведываются, и все намытое золото исчезает в их карманах. Один Бориска держится обособленно. Пьет редко.
— Эх, ма-а! Неужто по лампадке не заслужили? — вздохнул Полозов и глянул на Софи. — Может, поищешь, а?
— Плати! Вечером будет, сейчас нет: далеко шагать. — Софи безучастно отвернулся. Полозов переглянулся со старателями, и тут же на столе появились пакетики с золотом, добытые за последние дни.
— Коль мед, так уж ложкой! Волоки, черт скупой!
— Вечером, — повторил Софи.
Бориска вскочил, вышел и тут же вернулся с четвертью денатурата.
— Зачем твой мордам платить? Пей так, — буркнул он хмуро и снова уселся за стол.
— Хан! Да ты, черт возьми, великий человек! Вот удружил! — заорал Полозов, разливая денатурат по кружкам. — Целое Охотское море. Пусть это коньяк бедных, но какая крепость.
Выпили, повеселели, разговорились. Полозов полез в сумку и вынул потрепанную книжку.
— Вот лешак. Опять новая? Поди все у корейцев? — покосился на него Усов. — Сколько денег дарма просадил! Отколе только они их берут?
— Смолкни, отрок неразумный, — одернул его Канов. — Не токмо хлебом сыт человек, — он посмотрел на Полозова. — О чем сия книжица?
— Чукотские рассказы Тана-Богораза. Он отбывал в низовьях ссылку. Прошел пешком всю Чукотку, —
— Не баламуть, — снова вмешался Усов. — Ну ее к лешему, твою Колыму.
— Стезями неведомыми тысячи верст? Страшусь, Иване, робею.
— Я в десять лет прошел полторы тысячи и жив, — Полозов встал. — Еще как доберемся! Ну-у?
— А жрать? Жрать что будем? — сердито проворчал Софи. — Ты эвон какой здоровый-то…
— А разве я не добываю мяса? Или оставлял вас без еды? С меня спросите. Отвечу. Ну как? — Полозов настаивал.
— Студено там шибко. Ни денег, ни одежонки, — не унимался Софи.
— Будет, черт возьми! Без этого не выйдем!
— Мастак он лясничать. Насулит только, нешто поверите? — Усов вскочил.
Бориска молча сидел в углу. Полозов махнул рукой и задумался.
Канов затянул было что-то заунывное, но тут же повесил голову, захрапел. Старатели принялись укладывать пожитки. Софи прихватил дырявый котелок и отрезанные голенища от ичигов: пригодятся.
Мягкий ветер донес прохладу воды. Журчание ключа стало звонче, грустней. Все вышли на берег, задумчиво курили.
Бориска выбил трубку, подошел к избушке, подхватил конец бревна, торчащего из угла, приподнял сруб, сдвинул. В нижнем венце было выдолблено углубление. Из него Бориска взял мешочек с золотом.
— Гляди-кось, где оно у него? — раскрыл удивленно рот Усов. — А мне и невдомек, — промямлил он, не то сожалея, не то с завистью…
— Иване! Сыне!
Полозов открыл глаза. В маленькое оконце, затянутое тряпкой, еле сочилось утро.
— Слышишь, сыне, — простонал Канов, приподняв голову. — Терзаюсь!.. Воспрянуть бы! — Глаза его блестели в темноте.
— С удовольствием, но… — Полозов похлопал себя по карманам. В поясе у него еще с Лены хранился пакетик с золотом и пуля, но он помалкивал, а вдруг возникнет крайность.
— Тщетно, — сокрушенно вздохнул Канов.
Зашевелился Бориска. Канов посмотрел и, повернулся на другой бок. Татарин успокоился и снова засопел. Доносилось лишь однообразное журчание ключа.
Но вот заворочался Усов, подталкивая локтем Полозова. Под столом метнулся белым комочком горностай и юркнул в щель.
Усов вытянул руку, поцарапал стену.
— Вот же лешак, диво, — засмеялся он и затих.
Единственный, кто с удовольствием рассказывал о себе, так этот толстогубый парень с веснушками на круглом лице. Отец его работал на строительстве телеграфной линии от Якутска до Охотска. В 1910 году строители дошли до побережья. Старого Усова привлекло изобилие рыбы, морского зверя.
Он купил домик, вызвал семью и прижился в Охотске. Парень подрос и начал работать на японских рыболовных заводах, но, решив быстро разбогатеть, пошел в старательскую артель.