Последний год
Шрифт:
– Александр Сергеевич! Да с кем же вам сладить, коли не со мною? Не в первый раз вам служу и, даст бог, не в последний. На какой именно срок желаете кредитоваться?
Торг продолжался. Пушкин спешил закончить дело как можно скорее. Господин Шишкин накидывал не торопясь и снова рылся в вещах. Когда он надавал семь тысяч, то, словно испугавшись, опять взялся за шаль. Раскинул ее на руках, подошел к окну и стал рассматривать на свет.
А шаль еще хранила запах любимых духов Натальи Николаевны. Больше Пушкин выдержать не мог… Сделка состоялась.
– Только для вас,
Шишкин расположился за письменным столом поэта. Александр Сергеевич отошел к окну и стоял там, скрестив руки. Словно забыл о присутствии чужого человека.
– Осмелюсь затруднить в последний раз, – ростовщик, окончив опись, посыпал чернила песком. – Сверьте и распишитесь, Александр Сергеевич. Деньги, по доставлении ко мне залога, вручу посланному или, – господин Шишкин встал и низко поклонился, – буду на всю жизнь счастлив, если удостоите личным посещением… Желаю быть в совершенном здравии и полном благополучии!
Оставшись один, Александр Сергеевич вытер влажный лоб. Пытка, слава богу, кончилась. А кроме как у ростовщиков не у кого больше занимать. И всего семь тысяч!..
Прикинул неотложные платежи – капля в море! Одной казне должен больше сорока тысяч. Жалованье целиком удерживается в погашение ссуды. От литературных трудов не поступает ни копейки. Решительно нечем платить частные долги… И на журнал ничего опять не остается. Еще раз проверил журнальный счет. Первые номера печатал по две тысячи четыреста экземпляров. Если уменьшить тираж хотя бы на половину, авось удастся продержаться до лучших времен.
А где они, лучшие времена? Не сам ли во всем виноват? Слишком долго был в плену старых дружеских связей редактор-издатель «Современника». До сих пор не дал должного направления журналу.
Александр Сергеевич долго оставался в размышлении. Потом взял лоскут бумаги и стал набрасывать оповещение для будущего номера «Современника».
«Обстоятельства, – писал Пушкин, – не позволили издателю лично заняться печатанием первых двух нумеров своего журнала; вкрались некоторые ошибки…»
Да, ошибки, конечно, были. Но читатели авось поймут – дело не только в недосмотрах или опечатках. Отныне редактор-издатель берет руль в свои руки. «Современник» рубит канаты прежних связей и берет курс к новым берегам…
Перечитал заготовленное оповещение и почувствовал прилив неожиданной бодрости. Словно уже победно плывет «Современник» по новому курсу. Словно вдруг прошли через цензуру все запрещенные произведения. Словно не было унизительной сцены с ростовщиком.
А шаль Натальи Николаевны так и лежала на столике, небрежно брошенная на столовое серебро.
Александр Сергеевич встал из-за письменного стола. Долго разглядывал шаль, не касаясь ее руками. Был смущен и растроган, нежен и печален.
Когда Пушкин отправился на Каменный остров, накрапывал мелкий, августовский, почти осенний дождь.
Глава девятнадцатая
Пушкин был на даче, а в Петербурге держали
Из Москвы только что пришел свежий номер «Молвы». Снова выступал Виссарион Белинский. Он снова говорил о «Современнике», но как?
– Да что же это такое, Владимир Федорович! – негодовал, сидя в просторном кабинете Одоевского, Андрей Александрович Краевский. – Позвольте, я вас ознакомлю!
Говорил Краевский, несмотря на молодость, размеренно, без излишних вспышек чувств, но с приятной солидностью, как и следовало говорить чиновнику, идущему в гору. Будучи, однако, причастен к литературным занятиям и пользуясь особым расположением князя Одоевского, Андрей Александрович считал вполне своевременным представить на его суд статью «Молвы», которая породила возмущение.
Он вынул «Молву» из бокового кармана сюртука и не торопясь ее развернул.
– «Радушно и искренно приветствовали мы, – начал читать Краевский статью Белинского, – первую книжку «Современника»…» Нечего сказать, – не выдержал Андрей Александрович, – хорошо радушие, велика цена этой искренности! Помните, Владимир Федорович, как обрушился он на князя Вяземского: избави, мол, нас, боже, от его критики так же, как от его стихов. Выходит, первого критика и всеми уважаемого поэта вышел приветствовать добрый молодец с кистенем в руках?..
– Я, Андрей Александрович, не устаю повторять: переносим в словесность, когда спорим, нравы кулачных бойцов. Ну, Белинскому авось по молодости простится…
Андрей Александрович ничего не ответил. Продолжал чтение статьи:
– «…мы думали, что если бы сам Пушкин и не принимал в своем журнале слишком деятельного участия, предоставив его избранным и надежным сотрудникам, то одного его имени, столь знаменитого, столь народного, так сладко отзывающегося в душе русских, одного имени Пушкина достаточно будет для приобретения новому журналу огромного кредита со стороны публики…»
– Ну вот и усовестился кулачный боец, – откликнулся Владимир Федорович.
– Однако же послушайте дальше, Владимир Федорович, – Краевский горестно вздохнул. – Ничуть не устыдился борзописец. – И он снова стал читать: – «И вот мы, наконец, дождались этой второй книжки – и что ж? – Да ничего!.. Ровно, ровнехонько ничего!..»
Князь Одоевский опять расстроился.
– Этакая пагубная страсть, – сказал он, – всегда спешим в своих суждениях…
– И, стало быть, вот как оценивается, Владимир Федорович, ваш усердный труд по сбору второго номера.
– А я с своей стороны не умолчу и о вашем бескорыстном участии, Андрей Александрович.
– Труд мой, – Андрей Александрович Краевский приложил руку к сердцу, – ничтожен, хотя и бескорыстен. Но как же можно хулить все заботы, весь опыт, всю мудрость князя Одоевского!
– Да бог с ним, с Белинским, – откликнулся Владимир Федорович. – Все мы трудились и впредь будем трудиться на благо журналу и в помощь Александру Сергеевичу.
– А вот о нем-то и пишет далее московский громовержец: «В «Современнике» участия Пушкина нет решительно никакого».