Последний год
Шрифт:
«Милостивый государь, – отвечал дворянину Дюлису прославленный писатель Франции, – письмо, которым вы меня удостоили, застало меня в постели, с которой не схожу вот уже около осьми месяцев. Кажется, вы не изволите знать, что я бедный старик, удрученный болезнями и горестями, а не один из тех храбрых рыцарей, от которых вы произошли…»
Когда Пушкин начал читать письмо Вольтера, Александр Иванович даже привстал с кресла, словно надеялся увидеть в пушкинской рукописи собственноручные письмена великого человека.
– «Могу вас уверить, – продолжал чтение
– Да в каком же из английских журналов вы обнаружили эту публикацию, Александр Сергеевич? – Тургенев уже совершенно не владел собой. Подумать только – какой клад прошел мимо него!
– В журнале «Morning Chronicle», – отвечал Пушкин.
– Пропустил, каюсь, пропустил, – понятия о таком раритете не имел…
– Зачитаю вам еще важное примечание, сделанное к этой переписке английским журналистом:
«…Вольтер, окруженный во Франции врагами и завистниками, на каждом своем шагу подвергавшийся самым ядовитым порицаниям, почти не нашел обвинителей, когда явилась его преступная поэма. Самые ожесточенные враги его были обезоружены. Все с восторгом приняли книгу, в которой презрение ко всему, что почитается священным для человека и гражданина, доведено до последней степени кинизма. Никто не вздумал заступиться за честь своего отечества, и вызов доброго и честного Дюлиса, если бы стал тогда известен, возбудил бы неистощимый хохот…»
– Не правда ли, любопытная переписка? – спросил Пушкин, приглядываясь к Тургеневу. – С удовольствием предам гласности достойные мысли английского публикатора. Критикой поэмы Вольтера мы не умалим его славы. Поэт, обращаясь к истории, лишь тогда сохранит имя поэта, если останется честным патриотом. Национальная слава не знает государственных границ. Подвиг Орлеанской девственницы столь же понятен и дорог нам, русским, как честь России должна быть неприкосновенна для французов. Признаться, я давно искал повода, чтобы заступиться за Иоанну д'Арк. Теперь повод нашелся.
Александр Сергеевич, чувствовалось, пришел в доброе расположение духа. И немудрено. Поверил же в подлинность всей переписки Тургенев, первый знаток по части исторических документов! А переписка Дюлиса с Вольтером была вся измышлена Пушкиным. Правда, автор ссылался на английский журнал, а текст публикации был щедро уснащен перечислением представителей рода Дюлисов, королевских грамот и даже ссылкой на духовное завещание, по которому один из потомков рода Дюлисов, переселившись в Англию в начале Французской революции, будто бы назначил своим наследником Джемса Белли, книгопродавца эдинбургского…
В квартире Пушкиных царила невероятная суматоха. В голландское посольство отправляли последние сундуки с приданым. По всему дому суетились слуги. Все это изрядно докучало Александру Сергеевичу. Он с охотой пошел провожать Тургенева, зашел с ним в Демутову гостиницу и надолго углубился в его парижские бумаги.
Так и не обмолвился ни единым словом о завтрашней свадьбе. Да, может, и не о чем было говорить.
Глава вторая
Ввиду принадлежности жениха и невесты к разным вероисповеданиям, венчание барона Жоржа Геккерена и фрейлины Екатерины Гончаровой было совершено дважды – в Исаакиевском соборе и в римско-католической церкви святой Екатерины.
В православном соборе невесту встретили певчие концертом: «Гряди, голубица!» В костеле ее появление приветствовали мощные звуки органа.
В обеих церквях было нестерпимо тесно от изысканных поезжан. Граф и графиня Строгановы были посажеными отцом и матерью невесты. Барон Луи Геккерен в дипломатическом мундире, украшенном регалиями всех европейских стран, выступал под руку с посаженой матерью жениха – графиней Нессельроде. Сам вице-канцлер и министр иностранных дел граф Нессельроде не участвовал в церемонии, вероятно, только потому, что для него не осталось соответствующей его рангу почетной роли.
Дипломаты, кавалергарды, офицеры других гвардейских полков, камергеры и камер-юнкеры высочайшего двора, дамы и девицы самых громких фамилий представляли блистательную свиту брачащихся.
Но и здесь, как всегда, выделялась красотой и нарядом Наталья Пушкина, приехавшая в Исаакиевский собор с неразлучной Азинькой.
Задумчиво было лицо Натальи Николаевны, когда началось венчание. Ни малейших следов волнения. К алтарю обращены прекрасные глаза. Она не видит откровенных любопытных взглядов, устремленных на нее со всех сторон, не слышит, как переговариваются о ней под звуки церковного пения. Одинокая в этом многолюдстве, она защищает себя усердной молитвой. Пусть небо укрепит ее силы.
Священник, облаченный в золототканую ризу, совершил все, что полагалось по обряду. Настала торжественная минута. Брачащиеся должны принести обет верности. По незнанию русского языка жених утвердил свое обещание склонением головы. Священник обратился к невесте:
– И ты, невеста, обещаешься ли перед богом, перед святым его евангелием и животворящим крестом…
Невеста, не дослушав, поспешно ответила:
– Обещаюсь!..
Священник соединил руки будущих супругов и повел их вокруг аналоя. Шафера последовали за ними. Одни поддерживали золотые венцы над головами жениха и невесты, другие ловко несли шлейф пышного платья новобрачной.
Певчие торжественно грянули: «Исайя, ликуй!..»
После церковных церемоний молодые и поезжане отправились в голландское посольство. Наконец-то Екатерина Николаевна баронесса Геккерен вступила твердой ногой в уготованный для нее земной рай.
Среди гостей была и Наталья Николаевна Пушкина. Дантес бросился к ней и рассыпался в благодарностях. Почтительно, но с чувством, как ее близкий отныне свойственник, поцеловал руку.
Как раз в это время Жоржа окликнула его жена, окруженная гостями. Дантес медленно к ней повернулся, подошел и включился в общий разговор. Но им владела только одна мысль: сам муж прислал Натали в его дом!