Последний император
Шрифт:
— Я, кстати, вспомнил, — сказал Лао Юань, — иногда, когда ты открываешь дверь, ты берешься за ручку газетой. Зачем?
— Боишься испачкаться, да? — встрял Да Ли.
— За ручку хватаются все, разве она не грязная?
Кто знал, что эта фраза вызовет у многих неудовольствие. Один спросил: "А почему это другим она не кажется грязной, а только тебе?" Другой подхватил: "Один ты чистюля, а на других плевать?" Третий стал доискиваться: "Дверь тебе кажется грязной или люди?" Еще один возмутился: "Ты что, выше других? Никого и в грош не ставишь?"
Пришлось оправдываться
Вспоминая это сегодня, я понимаю, что Да Ли тогда и в самом деле был моим строгим наставником. Что бы он тогда ни говорил, его слова заставляли меня задумываться над тем, что прежде не вызывало у меня сомнений. В конце концов, я не мог не признать, что в большинстве случаев я сам был виноват в своих прегрешениях.
Однажды утром, когда я умывался, Да Ли напомнил всем, чтобы при чистке зубов не капали на пол.
— А если напачкаете, чтобы не забывали за собой вытереть. Сегодня во всех группах будет санитарная проверка. У нас соревнование, и потому за грязь будут снимать баллы.
Я посмотрел вниз, пол был забрызган водой и зубным порошком. Мне показалось, что не так уж это и заметно. Подошел Да Ли и велел мне вытереть пол. Я потер его подошвой и решил, что этого достаточно.
Когда началась санитарная проверка, бригадиры групп по быту и член учебного комитета Сяо Жуй пошли по комнатам с проверкой, выставляя оценки согласно принятым ранее правилам. Проверяя нашу комнату, они заметили следы от зубного порошка, которые я не стер. Было признано, что это упущение, и нам снизили оценку. И хотя в целом общая оценка у нас была неплохая, Да Ли, несмотря на это, про грязь на полу не забыл. Он вошел в комнату со шваброй в руках и сразу спросил меня:
— Почему ты не вытер шваброй?
— Не подумал.
— Не подумал? — переспросил он грубо. — А о чем ты думал? Ни о чем, кроме себя, не думаешь! Что тебе коллектив! В голове у тебя только власть и никаких обязанностей!
Он в гневе схватил швабру и собрался вытирать грязь, но потом передумал, положил ее в сторону и сказал мне:
— Тебе должно быть стыдно! Вытирай сам!
Я послушно выполнил его указания.
С тех пор, как в Корее и на Северо-Востоке Китая были обнаружены американские бактериологические бомбы и вся страна развернула патриотическое движение за санитарию, ежегодно в тюрьме по несколько раз в определенное время проводилось уничтожение так называемых четырех зол (крыс, комаров, мух и саранчи). Одновременно проводилась широкомасштабная пропаганда санитарии и гигиены. Все это оставило в моей памяти сильное впечатление, в особенности
Да Ли откуда-то принес несколько новеньких мухобоек. Их на всех не хватало, поэтому каждый стремился заполучить себе одну. Я инициативы не проявил, но Да Ли принес мне одну сам. Этот предмет я держал в руках впервые в моей жизни и потому чувствовал себя немного не в своей тарелке. Я еще никогда не убил ни одной мухи!
К тому времени в тюрьме мух было не так уж и много. Если подходить со стандартами прежней столицы Маньчжоу-Го — Синьцзина, то, считай, что их вообще не было. После некоторых поисков я обнаружил одну муху сидевшей на оконной раме. Окно было раскрыто, я махнул мухобойкой и выгнал муху на улицу.
— Ты что делаешь? — закричал за моей спиной Да Ли. — Ты их уничтожаешь или выпускаешь на волю?
Другие, может, подумали, что он шутит, но я-то понял его истинный смысл. Я невольно покраснел и как-то неестественно отреагировал:
— Кто выпускает на волю? — Мне и самому показалось странным, зачем я ее выгнал.
— Не убиваешь живое существо, потому что боишься возмездия, да? — стал допытываться он.
Мне стало не по себе, но я ответил твердо:
— Какое возмездие? Она сама вылетела!
— А ты хорошенько подумай!
Вечером на собрании по самокритике поначалу никто не обратил на этот факт внимания, но потом после того, как об этом рассказал Да Ли, люди узнали, что когда я был в Чанчуне, я не разрешал бить мух и дал указания отбирать пойманных мышей у кошек. Все стали смеяться, а потом критиковать меня за предрассудки. Принимая критику, я, сам того не замечая, стал оправдываться:
— При чем тут предрассудки? Я ведь в прошлом году их бил.
— Вспомнил! — не удержавшись, засмеялся Лао Юань. — Не упомяни ты прошлый год, я бы и не вспомнил. Помню, как в прошлом году ты уступил кому-то мухобойку, а сам взял листок газеты и стал им отмахиваться от мух, они все и улетели!
Все смеялись, но в это время послышался строгий голос Да Ли:
— Не знаю, что думают другие, когда выпускают живность на волю, но тебя-то я понимаю. Все это чистой воды эгоизм, стремление получить милость Будды. Себя ты ценишь, конечно, дороже всех.
— Это ты уж чересчур, — возразил я.
— Пу И, наоборот, иногда слишком себя принижает, — заметил Лао Юань.
— Ну да! — подхватил я. — Никогда я не ставил себя выше других.
— Может быть, иногда ты и относишься к себе с самоуничижением, — Да Ли проявил сочувствие, но тут же продолжил: — А иногда ставишь себя выше всех и важнее всех. Как так получается, я понять не могу.
Позднее я сал отдавать себе отчет в том, что все это происходит потому, что целых сорок лет я витал в облаках и вдруг, в одночасье, оказался на грешной земле. Вот и не хотелось сдаваться. Я злился, негодовал от обиды, переживал и ругал себя. Короче говоря, спесь-то с меня сбили, а смотреть на вещи я продолжал по-старому. Я это осознал позже, когда обнаружил, что к людям нужно подходить с совсем другой меркой. Вопрос оставался во мне самом.