Последний император
Шрифт:
До появления соучеников я был ужасным озорником. Во время занятий мог неожиданно снять ботинки и чулки и бросить их на стол. А учитель обязан был снова надеть их на меня. Однажды мне показались забавными густые брови учителя Сюй Фана. Я захотел их потрогать и велел ему подойти. Повинуясь, он подошел ко мне и наклонил голову, а я внезапно выдернул у него один волосок. Когда он впоследствии умер, евнухи говорили, что причиной тому был "волос долголетия", который выдернул "владыка десяти тысяч лет". В другой раз я так извел учителя Лу Жуньсяна, что последний даже забыл разницу между правителем и слугой. Помню, в тот раз я никак не хотел заниматься, меня все тянуло во дворик навестить моих муравьев. Учитель Лу сначала пытался уговорить меня, цитируя классические изречения вроде: "Настоящим цзюньцзы [36] можно стать только тогда, когда обладаешь и внутренней сущностью, и изысканными манерами". Я ничего не понимал, вертелся и глазел по сторонам. Видя, что я еще не успокоился, он продолжал: "Если цзюньцзы несерьезен, у него нет авторитета и знания его будут непрочны". Но мне наскучили его
36
Цзюньцзы — совершенный человек по конфуцианской идеологии.
Я занимался ежедневно с восьми до одиннадцати утра. Позднее, с часу до трех, были добавлены уроки английского языка. Каждый день утром, около восьми часов, я прибывал во дворец Юйцингун в желтом паланкине с золотым верхом. После моего приказа: "Позвать!" — евнухи, следуя повелению, созывали учителей и соучеников, ожидавших в боковом помещении. В зал они входили в определенном порядке: впереди шел евнух с книгами, за ним — учитель, который вел первый урок, после него — соученики. Учитель, войдя в дверь, останавливался и некоторое время стоял по стойке "смирно", выполняя церемонию приветствия. По ритуалу я не обязан был отвечать на его приветствие, так как "хотя и учитель, но подданный; хотя и ученик, но повелитель". После этого Пу Цзе и Юй Чун становились на колени и приветствовали меня. Затем все садились. С северной стороны стола, лицом к югу, сидел я один; учитель сидел слева от меня. Лицом на запад, около него, мои соученики. Евнухи клали их шапки на специальные подставки и гуськом уходили. Так начинался наш урок.
Наставник Лу Жуньсян, в прошлом член императорской канцелярии, умер, не проучив меня и года. Учитель маньчжурского языка И Кэтан был маньчжуром белого знамени, выходцем из семьи цзиньши — переводчика с маньчжурского языка. Чэнь Баошэнь, пришедший вместе с учителями Лу и И, был родом из провинции Фуцзянь. Во времена Цы Си он служил заместителем члена императорской канцелярии и заместителем главы приказа церемоний. После смерти Лу ко мне приставили трех преподавателей китайского языка: Сюй Фана, бывшего в прошлом заместителем президента императорской Академии наук, члена Академии наук Чжу Ифаня и Лян Динфэня, прославившегося посадкой сосен на могиле Гуансюя. Наибольшее влияние оказали на меня Чэнь Баошэнь и Реджинальд Джонстон, преподававший мне впоследствии английский язык. Чэнь Баошэнь в своей провинции имел репутацию талантливого человека. Во времена правления императора Тунчжи он уже имел ученое звание цзиньши, а в двадцать лет был зачислен в Академию наук. Поступив на службу в императорскую канцелярию, он прославился тем, что осмеливался возражать императрице Цы Си. Однако позднее он не научился менять политический курс в зависимости от направления ветра. В семнадцатом году правления Гуансюя (1891 год) под предлогом недостаточной компетентности в делах Чэнь Баошэня понизили в должности на пять ступеней. Он вернулся домой, прожил в отставке целых двадцать лет и лишь в канун Синьхайской революции был восстановлен в прежних правах и назначен губернатором провинции Шаньси. Но не успел он приступить к новой должности, как был приглашен во дворец и стал моим учителем. С тех пор мы не расставались, пока я не уехал на Северо-Восток. Среди близких мне приверженцев монархии он был наиболее стойким и в то же время предельно осторожным. В те времена я считал его самым верным и преданным мне и монархии человеком и признавал его своим единственным авторитетом до тех пор, пока не почувствовал, что его осторожность мне мешает. Не было ни одного дела, большого или малого, по которому я не советовался бы с ним.
— Хотя князь и молод, он достойный Сын Неба! — эту фразу, улыбаясь, часто произносил наставник Чэнь, когда хотел похвалить меня. Глаза его за стеклами очков превращались в узкие щелки, а рука медленно гладила седую редкую бороду.
Больше всего мне нравилось слушать, как он рассказывает. Став постарше, я почти каждый день по утрам узнавал от него новости о республике. Потом мы непременно (уже в ином духе, с другим настроением) вспоминали "реставрацию Тунчжи и Гуансюя" и "золотой век императоров Канси и Цяньлуна". Разумеется, наставник Чэнь особенно любил вспоминать, как в свое время он осмеливался возражать самой Цы Си. Каждый раз, когда речь заходила о старых чиновниках, служивших теперь республике, он сердился. По его словам, революция, народное государство, республика были главной причиной всех невзгод. Всех, кто имел хоть какое-либо отношение к ним, он относил к бандитам. "Те, кто презирает мудрость, не имеют закона, тот, кто не признает почтительность, не имеет родителей. Вот отчего происходят крупные беспорядки" — таковым являлось его общее заключение по поводу всего, что было ему не по душе. Чэнь Баошэнь рассказал мне историю о побежденном князе государства Юэ, который спал на хворосте и ел желчь, чтобы постоянно напоминать себе о перенесенных его страной унижениях и оскорблениях; он объяснял мне, в чем смысл ухода от государственных дел и выжидания удобного случая. Касаясь сложившейся ситуации, он часто произносил одну и ту же фразу: "Республике всего несколько лет, а Небо
Наставник Чжу Ифань во время занятий не очень любил говорить о вещах посторонних, зато наставник Лян Динфэнь не прочь был поболтать. В отличие от Чэнь Баошэня он предпочитал рассказывать о себе. Я видел фотографию Лян Динфэня: в одежде, которую принято носить на аудиенциях, он стоит около саженца сосны у могилы императора.
Почему он изменил своей клятве охранять могилу императора Гуансюя до конца своей жизни и, не дождавшись, когда сосна вырастет, прибежал обратно в город, я не знаю.
В те времена было много непонятного. Обычно философы не говорят о чудодейственных силах, однако наставник Чэнь больше всего верил в гадание и даже как-то гадал мне, спрашивая у Всевышнего о предстоящих заслугах и моем будущем. Верил гаданиям и наставник Лян, а наставник Чжу даже рекомендовал мне книгу на эту тему.
Раньше я всегда считал, что мои наставники — сухие книжники, особенно Чэнь Баошэнь. На самом же деле многие их поступки, по правде говоря, мало походили на те, которые совершают книжники. Последние, например, часто не понимают выгод торговли, чего нельзя было сказать о моих наставниках: они прекрасно все понимали и неплохо выуживали себе почетные титулы. У меня сохранилось несколько наградных листов с записями о подарках. Таких записей в то время было немало, причем количество подарков значительно превышало записи в наградных листах. Я тогда не понимал ценности каллиграфических надписей и картин. Предметы, предназначенные для наград, предлагали сами специалисты в этой области. Я уж не говорю о тех случаях, когда какая-либо вещь просто бралась на время и не возвращалась.
Все эти наставники после своей смерти получили высокие посмертные титулы, вызвав большую зависть других сторонников монархии. Все, что они хотели получить от меня, они получили, и все, что хотели дать мне, дали. Что же касается моих успехов, то хотя во дворце и не было экзаменов, но в тот год, когда мне было двенадцать лет, произошло "суждение о моей лояльности", которое очень обрадовало моих наставников.
В тот год умер князь И Куан. Его домочадцы подали прошение с просьбой о присвоении ему посмертного титула. Департамент двора прислал мне свои предложения. Обычно в таких случаях мне следовало советоваться с наставниками, но в те дни я был простужен, отсутствовал на уроках, и потому мне самому пришлось принять решение. Просмотрев присланный список, я недовольно отбросил его в сторону, взял лист бумаги и, написав ряд оскорбительных слов, например "бред", "урод" и т. п., отправил обратно в Департамент двора. Через некоторое время пришел отец и, заикаясь, сказал:
— Император до…должен помнить, что князь относится к им…императорской фамилии. Мо…может, напишете другие…
— Как же так? — сказал я твердо и решительно. — И Куан получал от Юань Шикая деньги, уговаривал императрицу отказаться от правления. Двести с лишним лет правления Цинской династии оборвались от руки И Куана. Как же можно давать ему хорошие посмертные титулы?
— Хорошо. Хо…хорошо. — Отец закивал, вынул заранее написанный листок бумаги и подал его мне: — Тогда, может, согласитесь с этим — иероглиф "сянь" с ключом "собака"…
— Не годится! — Я понял, что он хочет меня провести вокруг пальца. Да и наставников не было рядом. Это мне показалось обидным, я от волнения и злости заорал со слезами на глазах: — Даже иероглиф "собака" не подойдет! Никакого титула не дам!..
На следующий день в классе я рассказал обо всем Чэнь Баошэню. От радости его глаза превратились в щелки, и он не переставая нахваливал:
— Император правильно поступил! Князь хотя и мал еще, но достоин быть Сыном Неба!
Члены Академии наук в конце концов предложили иероглиф "ми". Я предполагал, что это "плохой" иероглиф, и согласился. Позднее из книги Су Сюня "Изучение посмертных титулов" я понял, что меня обманули, но было уже поздно. Однако спор с отцом, о котором мои наставники повсюду рассказывали, вызвал волну одобрения среди приверженцев монархии.
Евнухи
Описывая мое детство, нельзя не упомянуть евнухов. Они присутствовали, когда я ел, одевался и спал, сопровождали меня в играх и на занятиях, рассказывали мне истории, получали от меня награды и наказания. Если другим запрещалось находиться при мне, то евнухам это вменялось в обязанность. Они были моими главными компаньонами в детстве, моими рабами и моими первыми учителями.
Я не могу точно сказать, когда началось использование евнухов в качестве слуг, но зато знаю день, когда оно прекратилось. Случилось это после Второй мировой войны, в тот день, когда я в третий раз полетел с императорского трона. В то время евнухов насчитывалось, вероятно, меньше, чем когда-либо, — всего около десяти. Больше всего евнухов, как говорят, было в эпоху Мин (1368 — 1644 годы) — 10 тысяч человек. Хотя в эпоху Цин количество евнухов во дворце и было ограничено, все же при императрице Цы Си число их превышало 3 тысячи человек. После Синьхайской революции многие евнухи оставили дворец. В "Льготных условиях" отречения членов Цинской династии был пункт, запрещавший принимать на службу новых евнухов, однако Департамент двора негласно нарушал этот запрет. По списку — я узнал о нем совсем недавно, — датированному первым и вторым месяцами четырнадцатого года правления Сюаньтуна (1922 год), во дворце насчитывалось еще 1137 евнухов. Два года спустя, после моего приказа о роспуске евнухов, их осталось около 200 человек, в основном обслуживавших императорских наложниц и мою жену (кроме евнухов, они имели около сотни дворцовых служанок). С тех пор в число слуг входили небольшое количество стражи и называвшиеся "сопровождающими" слуги-мужчины.