Последний инженер
Шрифт:
— И чем я лучше? — произнес он, наклонившись почти к самому ее лицу.
— Мы не такие… мы не животные, мы можем думать, мы осознаем… — Мышка провела ладонью по его шее.
— Осознаем. Мы можем лишь осознавать, что мы тоже убийцы… Уже поздно что-то с этим делать. Мы оба отнимали жизни.
Мышка какое-то время смотрела на него молча, а затем произнесла твердо:
— Давай уйдем отсюда.
Питер лишь кивнул в ответ, и они направились прочь. В молчании пересекли несколько больших коридоров и поднялись на одном из лифтов. В конце этого короткого путешествия они оказались на крыше модуля.
— Посмотри. —
Это было поистине диковинное зрелище. Меж отвесных скал, там, куда не проникали солнечные лучи и где по всем законам природы должна была царить тьма, раскинулось царство света. Миллионы оттенков флуоресцентного свечения переливались в невиданном танце красок. Таинственный грибной лес был полон жизни. Кузнечик видел, как его обитатели двигаются между крон. Словно бы вытянутые вверх фигуры рабочих двигались медленно, статно, а их собратья-воины, наоборот, — спешили, торопились, неслись, почти прижимаясь к земле. Одни занимались своим делом — собиранием плодов, уходом за лесом, вторые своим — охотой. Но никто больше не проливал крови собратьев. Своим необычным зрением Кузнечик видел все, даже то, как между собой играют дети воинов и рабочих.
Быть может, часть мыслей сейчас в его голову вложила Мышка, но Кузнечик и сам понял, что она хотела ему сказать.
— Они свободны, — произнесла она.
— От кого?
— От патриархов. Быть может, был и другой способ освободить себя от них, но тогда они его не знали.
— А что насчет… — Кузнечик запнулся, ему было сложно говорить об этом, — моего отца? Они свободны и от него?
— Ты же сам знаешь, что да. Доктор Берг никогда не будет злоупотреблять властью. Ты знаешь своего папу. Когда придет время, он передаст им управление роботами. Когда мои братья смогут все понять.
— А что насчет тебя самой? Свободны ли они от тебя?
Мышка умолкла и снова устремила свой взгляд на ущелье.
Питер подошел поближе и сел рядом. Он знал, что это был жестокий вопрос. В Мышке сейчас накопилось достаточно силы, чтобы управлять коллективным разумом своих собратьев, не являясь при этом его частью. Именно так она и остановила войну. Но что будет, если она продолжит применять свои способности? Чем это будет лучше того, что делали патриархи?
Питер знал, что Мышка слышит его мысли, так что ему не пришлось произносить вслух.
— Нет ничего хуже насилия, — выдохнула она, — нет ничего хуже того положения, когда сильный пользуется слабым как своей игрушкой, против его воли, не задумываясь о том, как легко эту игрушку сломать. Это отвратительно. Когда мои братья и сестры пожирали детей патриархов, они были животными. Когда Девять Пальцев срывал с меня одежду и приказывал убить тебя, он был животным. Когда я заставила его убить себя… а затем, когда я начала эту безумную войну… животным была я. То, что я могу делать с другими, с их разумом, это ведь ничем не отличается от изнасилования. Это одно и то же, если не страшнее.
Питер обнял Мышку и прижал ее к себе.
— Я не хочу быть чудовищем, — заплакала она, а затем сквозь слезы вдруг произнесла: — Тут так красиво.
— Да.
— Но я больше не могу тут оставаться. Я боюсь сделать что-то не так. Заставить кого-то делать то,
— Не волнуйся, — успокоил ее Кузнечик, — мы уйдем отсюда, как только закончим все дела. Очень скоро. Вместе.
Питер почувствовал перемену в ее настроении. Он уже какое-то время ощущал связь, установившуюся между ними. Это было следствием ее психических способностей, но почему-то Кузнечик чувствовал, что связь эта обоюдная. Даже на расстоянии он ощущал ее эмоции, а она ощущала его чувства.
Ловко вывернувшись из крепких объятий, Мышка проскользнула ближе к его лицу и поцеловала холодную металлическую пластину.
— Ты нужен мне, — прошептала она и попыталась еще раз поцеловать его, на этот раз уголок рта.
Питер вздрогнул и отстранил девочку от себя. В его памяти тут же всплыл образ исковерканного тела патриарха, который соприкоснулся с кровью Кузнечика. Питер помнил, в каких муках тот умирал, он не мог допустить, чтобы то же случилось с Мышкой. Любой физический контакт мог привести к ее заражению.
— Прости, — зачем-то сказала она.
— Ты прости. Я просто не могу.
— Я понимаю. Я видела.
Он снова обнял ее. Они немного посидели в тишине, смотря на игру света и теней в ущелье.
— Я говорила с твоим папой, — произнесла Мышка, — он сказал, что у меня большой шанс перенести заражение без последствий. Есть специальные препараты, которые…
— Нет, — прервал ее Питер, — я не могу пойти на такой риск. Даже если есть один шанс из ста, что ты… что с тобой…
Он не мог продолжать говорить. Эти мысли были просто невыносимы.
— Это не страшно, — успокоила его Мышка, но Питер все равно почувствовал, как она расстроилась. — Главное, что мы вместе.
— Анюта, ты уверена, что соль не испоганит наш движок? — вдруг нарушил многочасовое молчание Джек-Джек. Его голос доносился откуда-то с задней полки кабины РИНО.
Гайка даже не стала оборачиваться.
— С каких это пор он «наш»? — буркнула она раздраженно.
Вынужденное общение с Джек-Джеком доставляло девушке ровно столько же удовольствия, сколько доставляло созерцание бесконечного соляного плато, раскинувшегося перед ними. Вид сквозь лобовое стекло был одним и тем же на протяжении нескольких дней. Грузовик километр за километром несся вперед, но казалось, что он стоит на месте. Через шесть часов за баранкой Гайке начало казаться, что в ее голову медленно, со скрипом и скрежетом, ввинчивают ржавое сверло. Если бы сверло было настоящим, думала она, это даже принесло бы ей какое-то облегчение.
— Наверное, тебе будет вдвойне обидно, когда соль проест, скажем, приводные ремни, твоего движка? — произнес Джек-Джек.
Гайка его не видела, но знала, что сейчас тот ехидно улыбается.
— В машине предусмотрена система фильтрации, — лаконично прервал их зарождающийся спор Артур.
Он сидел на пассажирском сиденье и возился со световой табличкой. Гайка даже толком не понимала, что Артур делает. Знала лишь, что это что-то важное. Она не хотела отвлекать его от дела и потому не просила сменить ее за рулем. Джек-Джека она не просила из какого-то странного чувства гордости и неприязни.