Последний из миннезингеров (сборник)
Шрифт:
– Саня, это ты?
Бомж заплакал.
– Здравствуй, мама.
– Не называйте меня так, пожалуйста, мне это очень больно.
– Мама, я твой сын Саша.
– Вы жестокий и коварный человек.
– Мама, почему ты так говоришь уже неделю после того, как я вернулся? Меня не было чуть больше года, но сейчас я здесь.
– Мой сын Саша трагически погиб в ночь с 10 на 11 мая 2002 года. Он был, наверное, неплохим человеком, но очень много пил. Вместе с двумя ребятами разбился на иномарке на Московском шоссе в пяти километрах от города. Они врезались в «КамАЗ» на огромной скорости.
– Мама, где Оксана?
– Она переживала, она очень переживала, искала Сашу везде и очень долго не верила… Не могла поверить. Потом закончила учебу и уехала туда… к себе. Пока училась, все время заходила. Говорят, к ней многие потом здесь сватались. И друзья Сашины тоже. Но всех отшивала. Она на похоронах очень плакала… Скажите, а вы не журналист? А может быть, литературный критик? Саша стихи писал такие хорошие, только очень уж очень романтичные, несовременные, или, наоборот, мрачные, но это уже когда пил. Вы сходите к нему на кладбище. Напишите о нем, а? Ну пожалуйста! Ну куда вы уходите? Почему вы все всегда от меня уходите? Почему вы меня боитесь?
Человек сидел на скамеечке подле ухоженной могилы. С памятника на него смотрело до боли знакомое лицо, которое он уже никогда не увидит в этой жизни.
Человек вспоминал. Что? А вот это уже только его дело. Есть в душе каждого, даже нежадного, небольшая область, путь в которую закрыт для других. Что это: страшная тайна, нежное воспоминание юности, тихая радость зрелых лет? Все вместе. И что-то еще.
Он долго сидел у этой могилы. Посидел-посидел, встал и пошел.
Митина ноша
Солнце палило дико, не по-божески. Пот катился градом по полным Митиным щекам. Рубаха на спине побурела. Волосы слиплись. Два неподъемных чемодана вывернули руки, а спину тянул назад гигантский сидор чудовищной формы.
Даже во время затяжного марш-броска под Кенигсбергом двадцать лет назад он ничего подобного не испытывал. А ведь был в пути какой-то час и от города отошел километра на два. Годы. В этом году пятьдесят стукнуло.
Все это наваждение началось неделю назад, когда, громко постучавшись, хрустя новой кожанкой, вошел в избу высоченный мужик. Вообще-то назвать его «мужиком» даже у самого простого деревенского паренька язык не повернулся бы. Кроме высокого роста гость отличался некоторым благородством лица, надменностью улыбки, которая, казалось, не сходила с его лица.
– Здесь живет Дмитрий Семенович Иванов?
– Здесь. Здравствуйте, проходите.
– Присядьте с дороги, чайку выпейте.
– Спасибо. Я тороплюсь. Чаю же не люблю. Со станции еду. Вам Макаров билет купил.
И гость полез во внутренний карман новой куртки.
Шура всплеснула руками и заплакала.
Жили они в деревне Березник, в десяти километрах от районного центра. Всю жизнь, безвылазно. Исключением были два года в жизни Мити, когда он был на войне. Про два года эти Митя никогда не вспоминал, никому про войну ничего не рассказывал, но только один раз в году – 9 мая – был в стельку пьян. И плакал раз в году – 9 мая.
Жили без выходных, без паспортов,
Была мельница – работал мельником. Закрыли – работал в совхозе, обихаживал скотину. Плотничать Митя не умел, зато получше любого ветеринара принимал у коров отел, трогательно заботился о телятах, называя их «робятами». Этим и жил.
И лишь одна была у него мечта: съездить в город к брату.
Брат старший жил в Москве, был большим человеком. Его еще до войны призвали в армию, и больше он в деревню не возвращался. Пару раз в отпуск только приезжал. Да еще на похороны к матери. Выучился, продвинулся… И вот уже лет десять не бывал, присылал только открытки к именинам Мити и жены его Шуры.
По поводу брата Митя редко, но роптал: вот не был бы младшим, не было бы опеки над родителями, призвали бы в армию. Глядишь, и тоже бы… А так только в войну прошлепал за два года пол-Европы, а потом на поезде обратно за две недели привтыкал.
Цели своей поездки Митя никому объяснить не мог, наверное, и себе тоже. Хотелось пожаловаться на бестолковый колхозный быт, на неустроенную жизнь, на то, что, глядишь, в город не сегодня-завтра переселят, а там? И просто поговорить, глядя в умные братовы глаза. Но уехать было не так-то просто. Часто сельчане, на попутках и пешкодралом добиравшиеся до станции (восемьдесят километров от райцентра, да до него десять), так же возвращались обратно или неделю голодали и вшивели на вокзале, смешные, деревенские, недоверчивые и робкие, всеми ругаемые, выталкиваемые изо всех очередей, в ожидании билета на заветный мистический поезд. Поэтому как-то (полгода назад) Митя с городской почтовой машиной (бывшего мельника в райцентре знали и уважали) послал весточку сослуживцу Макарову, который жил на станции. Весила эта памятка основательно. Самым легким в ней предметом была записка: «Вася купи мне билет пожалуста до Москвы столицы нашей Родины. Извини за беспокойство. Спаси Господи».
И билет приспел. К поездке надо было готовиться, и Митя написал брату письмо, поставил мужикам бутылку-другую самогону, чтобы забили и оприходовали поросенка, съездил с торговкой Павловной на городской рынок, набрал кое-какого деревенского скрабу – неудобно же ехать с пустыми руками – набил сидор… Бабка собрала ему чемодан.
Вроде можно ехать. И тут началось.
Ведь сказал же он Шуре по-хорошему: «Никому не говори, что еду!» Сказал. Она и не проболталась, только словом обмолвилась с троюродной сестрой. Жалко стало: непутевая, муж бросил, двое детей на шее. Вот и сказала: может надо чего? Надо оказалось, и слишком много чего надо… передать на станцию. В Москву заказы делать – денег нет, а вот кобелю своему (на станцию уехал работать) и того и этого… Может, вернется. А потом пошли гости.
Была у Мити одна слабость. Слабость характера. Никогда никому и ни в чем он не мог отказать. Одно время даже попивать стал на мельнице, но тут Шура заявила: «Будешь приходить домой пьяный, уйду!» Он не то чтобы поверил, но пить перестал.
Первой пожаловала золовка Аннушка с большим свертком и с порога кинулась в ноги:
– Митя, сто раз выручал, сто первый выручи! Опять не убереглась! В райцентре в больнице сестра работает! Замолви словечко, я вон пирогов напекла!
Потом Трофим. Отказать нельзя – крышу перекрывал: