Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Сколько я плакал? Время сжалось под напором переживаний.
Когда благословенная тишина снова окружила меня, я сел, раскачиваясь взад и вперед. Мне вспомнился глухой и слепой мальчик, который вот так же раскачивался, сидя посреди улицы. Теперь я понял, почему. Пронизанное изоляцией и безграничным, бездонным одиночеством, тело ищет утешения в ритмичности собственных движений.
Очнувшись, я обнаружил, что держу в руках осколок кувшина. Я подвинулся и сел на уровне груди учителя. Разорвав рубаху, принялся стирать пятна крови с его застывшего бессмысленной маской лица. Губы беззвучно, как заклинание, без конца
Я заметил окровавленное молитвенное покрывало, комом валявшееся рядом с одним из букетов мирта, и накинул его себе на плечи. На память. О чем — я не имел ни малейшего представления. Я сидел полуголый. Меня трясло. Оттирал чернила с пальцев его правой руки лоскутом рубахи, снимал перстень с топазовой печаткой. Сохраненное Божьим умыслом, в глубине топаза искрилось изумрудное тепло глаз моего наставника, а мне оно нужно было всегда — и особенно теперь.
Прошептав кадиш над ним, а затем и над девушкой, я стал оттирать его левую руку. За ноготь большого пальца зацепилась одна-единственная ниточка. Поднеся ее к глазам, я обнаружил, что это черный шелк. Имя, всплывшее где-то на крае сознания, вырвалось шепотом: Симон Эаниш, импортер тканей.
Симон был другом семьи и членом тайной группы молотильщиков дяди. Несколько лет назад дядя выкупил его из рук инквизиторов Севильи, заплатив ляпис-лазурью. Я видел его руки: он всегда носил черные перчатки, сшитые ему мамой из остатков шелка доны Менезеш. Они были предназначены для защиты его нежной кожи от мозолей: он сохранил лишь левую ногу — правую ампутировали еще в юности — и ходил, тяжело опираясь на деревянные костыли.
Эта ниточка — из одной из тех перчаток?
Как молотильщик, он, безусловно, знал о существовании подвала и расположении люка. Но достало бы одноногому человеку силы и устойчивости убить как шохет?
Убрав нитку в сумку, я принялся исследовать остальные ногти моего дяди в надежде найти кусочки кожи или волоски. Ничего. Теперь лицо. Тонкие сосуды губ были повреждены, создавая неровную сеточку. Я опустил ему веки. Они потемнели, словно тоже от кровоподтеков.
Ощущение окровавленного талиса на плечах заставило меня поднять глаза и посмотреть в сторону столов, места, где столько времени было проведено за работой. Дядины туфли и белый халат валялись рядом на полу. Подойдя ближе, я обнаружил, что одна из туфель лежала подошвой вверх. Другая валялась в добрых полутора метрах от первой. Словно кто-то небрежно швырнул их сюда с большого расстояния.
Вся его одежда была залита кровью. Когда дядю убили, он был одет. Потом его раздели.
Развернувшись, я осмотрел подвал, ища другие его вещи, лишь на мгновение задержавшись взглядом на собственном размытом отражении в Кровоточащем Зеркале. Отвратительным и уродливым показалось тогда мое лицо, сморщенным, с узкими змеиными глазками и спутавшимися, словно у Горгоны, волосами.
Здесь я не нашел ни единой вещи, принадлежавшей девушке. Ни кофты, ни шарфа. Ни даже ленточки.
Взор затмила вероятность, грубо высвеченная позорным чувством. По смерти у дяди появились серьезные проблемы. И причины их он и сам до конца не понимал. А что, если эта девушка и была причиной стольких его волнений? Любовница, сообщившая ему, что это их последнее свидание? Или
Дядя раздел ее наверху, привел ее в подвал, задвинул засов, убил ее и покончил с собой? Но этот разрез на горле… Разве такую рану можно нанести собственной рукой? И был ли дядя способен на убийство другого человека, тем более носящего в себе искру Божью?
И где был нож?! Он заставил его исчезнуть с помощью заклинания?
Я задержал дыхание, переворачивая тела в поисках. Ничего, кроме тошнотворного ощущения холодного мертвого тела, жаждущего погребения.
Мне так и не удалось найти нож. Но, порывшись в ящиках шкафа, я увидел, что содержимое нижних — наше скромное достояние в виде ляпис-лазури и золотой фольги — украдено. Убийца — или кто-то другой — даже не взглянул на остальные менее ценные ингредиенты, забрав только самые ценные составы.
Самым важным, конечно, было не то, что забрал убийца, а то, что он точно знал, где хранятся наши сокровища. Чтобы перечислить всех, кто был столь близко знаком с содержимым нашего шкафа, хватило бы пальцев на одной руке: члены семьи, Фарид и его отец Самир и молотильщики.
Значит, убийца — один из них.
Имена четырех молотильщиков тайной дядиной группы звучали в голове отчетливо, словно глашатай читал королевский указ.
Симон Эаниш, поставщик тканей и иллюстратор манускриптов.
Отец Карлос, священник, человек, которому было вверено наставление Иуды в христианстве. А ведь они с дядей поссорились на днях из-за рукописи Соломона ибн Габироля, которую Карлос отказался продать.
Диего Гонкальвиш, печатник и набожный левит. На него два дня назад, в пятницу утром, напали мальчишки и избили его камнями.
Самсон Тижолу, мощно сложенный винодел. К нему этим утром я заходил за кошерным вином.
Проговорив имя Самсона, я с горечью вспомнил о письме, переданном ему дядей, и в голос стал проклинать себя за то, что не догадался прочитать его.
Я встал лицом к восточной стене и уставился на плиточный орнамент: впервые я осознал мощь личины человека, которого мне следовало привлечь к правосудию, понял, что все это время он водил нас за нос, скрывая истинные намерения под маской дружбы. Я чувствовал, что для того, чтобы изобличить его, мне нужно понять все, что произошло в подвале — до последней мелочи.
Медленно, крадущейся походкой богомола, я стал передвигаться по подвалу, запоминая все сантиметр за сантиметром, словно изучая кончиками пальцев развернутый свиток Торы.
Рядом с ножкой одного из столов нашлась единственная бусина с пятнами крови на темной, ограненной вьющейся лентой поверхности. Когда она оказалась у меня в руках, воображение нарисовало четки, обвившие шею дяди. Они принадлежали отцу Карлосу?
Бусину я также убрал в сумку.
Два обширных пятна крови покрывали нижний край одной из шкур на западной стене. Между пятнами я обнаружил в шкуре прямой разрез. Несомненно, этот разрез был сделан рукой убийцы, когда он вытирал лезвие.
Кровавые следы сандалий протянулись в обе стороны между западной стеной, молитвенным ковром и лестницей, но наверх не вели. Убийца оказался в ловушке, искал выход и затем, похоже, просто испарился.