Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Очевидно было, что просьба к Дому Мигелю касалась книг. Он просил о дополнительных средствах на покупку недавно обнаруженных рукописей?
Возможно, манускрипт был столь редким и ценным, что это вызвало в сердцах молотильщиков зависть? Есть ли какая-то связь между этим письмом и мистиками Каббалы?
Поднимаясь по лестнице, я впервые ощутил, что ступил на тропу истины. Кто-то из молотильщиков был замешан. Вероятно, еще кто-то со стороны. Они убили дядю из-за бесценной рукописи, которую тот обнаружил, настолько важной, настолько исполненной магической силы, что золото сердца одного из дядиных товарищей обратилось в олово.
На
Со стороны улицы Храма внезапно донесся женский крик. Я шепотом попрощался с телами внизу, словно желая доброй ночи спящим детям.
Из кухни я услышал громкие голоса столпившихся прямо у дверей маминой комнаты людей. Крадущиеся шаги во дворе. Выглянув наружу, я заметил тощего босого мальчишку с копной темных волос. Он обрывал с нашего дерева лимоны. Я вышел и строго прошептал ему:
— Ну-ка убирайся отсюда!
Он взглянул на меня, быстро развернулся и пулей вылетел за ворота.
Я было стал следить за ним, глядя через стену, но сразу же пригнулся: по правую руку к реке по улице Храма спускались сотни полторы крестьян в грубых льняных рубахах, вооруженные косами и кирками, кайлами и мечами. Кровь бросалась по жилам с такой силой, что меня шатало. Я присел, чтобы унять головокружение, потом бросился искать молоток и гвозди.
Отчаяние придало работе скорость, и я быстро прибил крышку люка к проему и положил сверху лоскутный коврик, думая: «Никто не посмеет осквернить тела». Зайдя в свою комнату, я переоделся: хотя мой ящик с одеждой был расхищен, на дне осталась еще рубаха из грубого льна и пара штанов. Старая одежда, потяжелевшая от крови, пропиталась кисловатым смрадом отхожего места.
Прежде, чем уйти, я зашел к Фариду. Поскольку он был глух, я не мог позвать его, чтобы заставить покинуть убежище. Поэтому я шепотом позвал Самира, его отца. Молчание камня было мне ответом. Я проверил кухню и спальни. Дом был разграблен, ткацкий станок разнесен в щепки. Но не было ни следа хозяев. Должно быть, им удалось скрыться. Чтобы убедиться, я топнул сначала трижды, затем один раз и еще четыре. Вместе это составляло магическое число египтян pi, наш с Фаридом условный сигнал в случае опасности. Если он в доме, то почувствует вибрацию подошвами.
Ответа не последовало.
Когда я вернулся во двор, ко мне подбежала наша кошка Розета. Две засушенные вишенки, которые мама повесила ей на шею в качестве опознавательного знака, болтались во все стороны. Выгнув спинку лоснящейся дугой, она замурлыкала, принявшись тереться серой шерсткой о мои ноги. Я бережно отогнал ее и направился к воротам. Выйдя на улицу Святого Петра, я увидел, что небо на западе, над центром Лиссабона, затянуто пеленой дыма.
Подумав о семье, я сжал рукоять кинжала. Я так и стоял, не в силах сделать ни шага, рассматривая двухэтажный домик на другой стороне опустевшей площади — прямо за гранитной аркой церкви Святого Петра. Квартирка отца Карлоса была на верхнем этаже. Ставни плотно закрыты. Он — один из молотильщиков — мог ли иметь отношение к убийству? Или, возможно,
Я помчался вверх по лестнице, перепрыгивая три ступеньки разом. Дверь была заперта. Я закричал:
— Открывай! Со мной тебе нечего бояться. Хотя бы скажи: Иуда у тебя? Проклятье, ответь же!
Ничего. Греховное желание убить их всех, чтобы не осталось причастных к убийству наставника, овладело моей душой.
Я снова вышел на пустую площадь, прислушиваясь к крикам у реки, и ноги понесли меня в сторону дымной завесы над центром Лиссабона. Из последних сил я тащился вперед, и удлиняющаяся тень ползла следом, путаясь в ногах.
Когда я шел вдоль южной стены собора, мимо, словно спасаясь от погони, пробежала группка женщин, однако, ни одна из них не попыталась остановить меня и предупредить. Ласточки, ускользнувшие из рук фараона? Я не успел рассмотреть их лиц, и, что бы ни говорили епископы, крики евреев, спасающихся от смерти, ничем не отличаются от криков христиан.
У дверей церкви Магдалены стояли мужчины с кирками и кайлами, и я быстро свернул налево, к реке. Я оказался на Новой Королевской улице неподалеку от церкви Мизерикордии.
Лавка Симона, поставщика тканей, была в пятидесяти пейсах к западу. По дороге мне встретились четверо мужчин в купеческих одеждах. Они переговаривались через улицу, стоя в дверях домов, и, когда я промчался мимо них, посмотрели мне вслед, но не сделали ни единого движения в мою сторону. Чуть дальше беспризорники пинали туда-сюда плетеную корзинку, словно она была кожаным мячом.
Как описать ощущение от увиденных мной наглухо закрытых ставней, пустых балконов, улиц, на которых не встречалось ни одной повозки? «Так, наверное, выглядит осажденный город, — подумал я. — Город, обреченный на гибель». Вообразив себя призраком, я размышлял, будут ли слышны удары кулака, когда я постучу в двери лавки Симона? Разумеется, да. Наверху открылись ставни. Наружу выглянул бородатый мужчина в широкополой синей шляпе. Это был господин Хуан, домовладелец Симона из старых христиан.
— Прекрати этот грохот! — заорал он.
— Не знаю, помните ли вы меня… племянник Авраама Зарко. Я пришел к Симону Эанишу. Мне надо найти его. Он дома?
— Ты опоздал на два часа. За ним приходили доминиканцы. Вспороли ему брюхо и отволокли туда… — Он махнул рукой в направлении дыма, возносящегося над Россио. — Теперь убирайся. Если в тебе сохранилась хоть капля здравого смысла, тебе следует спрятаться!
— Он мертв?
— Разуй глаза, идиот! Видишь этот дым? Это он. А теперь пошел прочь, маранский сукин сын, пока доминиканцы и за мной не явились!
Я шел прочь, и имена троих оставшихся молотильщиков звучали в голове, увлекая в бездну священного безумия: Самсон-винодел, Диего-печатник и отец Карлос.
Дальше следовало найти Самсона. Его жена Рана, старая знакомая, жившая когда-то по соседству, не сможет мне солгать. Если ее муж явился домой запятнанным кровью дяди, ее глаза скажут мне правду.
Площадь Россио предстала передо мной гнойной раной, в которой личинками копошились кричащие люди. Они толпились вокруг попавших в ловушку карет, прохаживались в большой галерее лазарета Всех Святых, со смехом свешивались с балконов и из проемов окон. Над головой, протяжно крича, кружили чайки. Человек в грязных лохмотьях плясал, и язвы на его ступнях сочились желтоватым гноем.