Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
Фарид останавливается над ними и смотрит поверх крыш Маленького Иерусалима и центральной части Лиссабона в сторону Тежу.
— Она слишком широкая, — показывает он.
— Что? — переспрашиваю я.
— Река. С одного берега видно другой. Как в Тавире и Коимбре. Даже в Порто. У нас здесь нет уединенности. Мы не можем уцепиться за этот город. Ширина реки заставляет нас чувствовать себя здесь гостями. Что нами здесь не дорожат. Это проклятие города.
— Мы будем продолжать поиски, пока не выясним еще хоть что-нибудь, — говорю я.
Под этими словами утешения кроется нетерпение, выкручивающее мне внутренности:
Черные глаза Фарида останавливаются на мне, горя тусклым огнем, скрывающим гнев. Я понимаю, что мы оба снова надели маски. Друг для друга. В первый раз за многие годы. Но даже несмотря на раздражение, скрываемое моими пылающими щеками, меня успокаивает уверенность в том, что связь между нами никогда не оборвется. Тогда — и еще много дней спустя, — я часто думал о том, что моя жизнь могла быть много проще, если бы мог найти физическое удовлетворение в его объятиях.
Мы бежим домой, каждый в клетке собственных мыслей. Возможность того, что граф Альмирский сделал нас марионетками, превратила город в лоскутные декорации на нищенской сцене. Был ли и шепот Жоанны частью кукольного заговора?
У входа в лавку Фарид уходит от меня к своему дому, даже не попрощавшись.
В глубине лавки мама и Синфа перебирают фрукты. Чудесным образом двери, выходящие на улицу Храма, вернулись на петли и оказались выкрашены темно-синей краской. Я уже собираюсь спросить о них, когда мать сурово обращается ко мне:
— Мы ждали. Ты готов прочесть вечерние молитвы?
Ее волосы растрепаны, глаза сонные и мутные. Должно быть, из-за экстракта белены. Я говорю ей:
— Дай мне пять минут.
— Суббота ждала достаточно! — кричит она.
— Тогда две минуты!
На кухне среди подушек спит Авибонья. В медном котле Реза варит треску.
— Бритеш приходила, — шепотом сообщает она мне. — Я ей отдала простыню, которую ты спрятал во дворе.
— Будь благословенна, — говорю я, целуя ее в щеку. — А рабби Лоса случайно не появлялся?
— Нет.
— А кто покрасил двери и навесил их на петли?
— Бенту. В качестве благодарности за изгнания из тела Гемилы ибура, — так он просил передать тебе.
— Хорошо. Слушай, отвлеки мою мать на несколько минут, если сможешь.
Реза кивает. Бегом спустившись в подвал, я достаю из пузыря угря ключ от геницы и достаю из нее личную Агаду дяди. Сев и положив ее на колени, с колотящимся сердцем, я проглядываю иллюстрации, ища Зоровавеля. Рисунок обнаруживается на шестой странице картинок, предшествующих тексту. В изображении дяди это молодой человек с длинными черными волосами и целеустремленным взглядом. Он стоит в позе праведного гнева перед царем Дарием, обладающим жизнерадостным открытым лицом принца Генри Мореплавателя. Оба стоят на фоне мраморной башни Миндальной фермы. В правой руке Зоровавель сжимает свиток Торы — кладезь истины. В левой он держит золотую ивритскую букву Хе — символ благословенной женщины — Бина. Два перстня с изумрудами украшают указательный и средний пальцы на его правой руке.
Эти драгоценности раскрывают мне истинное лицо Зоровавеля: люди стареют, изумруды — нет. Зоровавель — не кто иной как граф Альмирский.
— Колесница солнца вот-вот скроется за горизонтом, — кричит
— Пусть она обручится без меня! — кричу я в ответ.
— Прекрати упрямиться!
— Реза, ты знаешь молитвы. У тебя хороший голос. Займись этим сама!
— Что за змей сожрал твои мозги, Берекия Зарко? Ты же знаешь, что я не могу проводить ритуалы.
— Тогда попроси мать, — говорю я. — Только оставь меня в покое. Пожалуйста.
— Нам нужен мужчина, идиот ты эдакий!
Это богохульство, но я кричу:
— Невесте-Субботе нужен только голос, а не пенис! Пусть вас ведет Синфа, если ты боишься.
Реза захлопывает дверь в подвал. Наступает тишина.
Я снова принимаюсь за рисунки Агады, ища царицу Эсфирь. Ее царственное лицо смотрит на меня со следующей же страницы. Когда до меня доходит, чье это лицо, мое сердце начинает колотиться: Эсфирь, царица евреев, втайне хранившая верность своей религии и спасшая свой народ от происков злобного Хамана, — это дона Менезеш! Она изображена подносящей Тору Мордехаю, своему приемному отцу. Частично спрятанный под ее рукой, нарисован манускрипт, вероятно, Бахир — Книга Света, — поскольку дядя изобразил вокруг нее сияющий ореол. Лицо Мордехая принадлежит человеку, которого я никогда прежде не видел. Но на нем византийский крест, еврейское молитвенное покрывало и синяя аба, расшитая зелеными арабесками. Подразумевается ли служитель Восточной Церкви? Друг-еврей из Мавританского царства? Турецкий дервиш?
— Человек, примиривший все вероисповедания Святой Земли, — слышу я голос дяди.
— Или человек, носящий все три маски, — шепотом откликаюсь я, думая: «Возможно, это и есть Ту Бишват».
Эти находки некоторое время укладываются в моем сознании. Затем я понимаю, что мои открытия настолько существенны, что мне необходимо подтверждение соколиного взора Фарида.
Как только моя голова возникает над люком в кухне, Реза радостно говорит мне:
— Так, Берекия Зарко, ты, наконец, осознал свои обязанности!
Я пробегаю мимо нее, пряча глаза от субботней церемонии. Фарид у себя в спальне. Он стоит на коленях, обратившись лицом к Мекке, закрыв глаза, раскачиваясь вперед и назад, словно пальмовая ветвь, пригибаемая ветром. Когда он выпрямляется, его наморщенный лоб дает мне понять, что он знает о моем приходе. Но его глаза остаются закрытыми. Он снова склоняется к земле. Гнев приковывает меня к месту, когда он отказывается жестом отметить мое присутствие. В моем сознании укореняется слово «предательство». Я топаю ногой трижды, затем однажды, затем еще четырежды. Он выпрямляется. Открывает глаза, отражающие полное безразличие. Я показываю ему:
— Пожалуйста, мне нужен твой ясный взгляд.
Он встает. На его вытянувшемся лице застыло сухое выражение равнодушия. Двигаясь подобно призраку, он следует за мной в дом. Реза мягко спрашивает:
— Хотя бы теперь ты присоединишься к нам?
Я не удостаиваю ее ни взглядом, ни ответом.
Фарид бросает короткий взгляд на Зоровавеля и показывает:
— Это граф Альмирский. — Насчет царицы Эсфирь он не столь уверен, но я указываю на ожерелье из изумрудов и сапфиров, которое она всегда таскает на шее. — Да, это она, — соглашается он.