Последний Катон
Шрифт:
— Потяните еще раз, — настаивал Кремень. — Сначала за серебряную, потом за золотую.
Я не была уверена, что это правильно. Что-то тут не складывалось. Мы забыли о какой-то важной детали, и у меня было ощущение, что нельзя тут стоять и играть с цепями. Но я промолчала, так что Босвелл повторил предыдущую операцию, и в каждой руке у ангела оказалось пять звеньев цепи.
Мне вдруг стало очень жарко, невыносимо жарко. Глаузер-Рёйст машинально снял пиджак и оставил его на полу. Фараг расстегнул пуговицы воротника рубашки и тяжело задышал. Жар нарастал с головокружительной быстротой.
— Вам не кажется, что происходит что-то странное? —
— Тут становится нечем дышать, — заметил Фараг.
— Дело не в воздухе… — растерянно глядя вниз, пробормотал Кремень. — Дело в полу. Пол раскаляется!
Он был прав. От железной пластины шел ужасный жар, и если бы не обувь, она жгла бы нам ноги, как раскаленный солнцем песок пляжа в летний день.
— Если мы не поторопимся, мы тут заживо сгорим! — в ужасе воскликнула я.
Мы с капитаном поспешно запрыгнули на ступени, но я поднялась еще выше, до порфировой ступени, на которой стоял Фараг, и вгляделась в ангела. В голове у меня зажглась лампочка, искорка света. Разгадка была здесь. Она должна быть здесь. Дай Бог, чтобы она была здесь, потому что через несколько минут эта комнатка превратится в печь крематория. На лице ангела была легкая улыбка, как у Джоконды Леонардо да Винчи, и он, казалось, воспринимал все происходящее как шутку. Подняв к небу руки, он развлекался… Руки! Нужно рассмотреть его руки. Я тщательно осмотрела цепи. В них не было ничего особенного, кроме высокой рыночной стоимости. Самые обыкновенные толстые цепи. Но руки…
— Доктор, что вы делаете?
Руки у него были необычными, нет. На правой руке не хватало указательного пальца. Ангела искалечили. Что мне все это напоминает?..
— Посмотрите на тот угол! — завопил Фараг. — Он раскаляется докрасна!
Снизу до нас доносился глухой шум: гул разъяренного пламени.
— Там внизу пожар, — пробормотал Кремень и сердито повторил: — Доктор, какого черта вы там делаете?
— Ангел искалечен, — объяснила я, пока все ролики у меня в мозгу крутились на всю катушку в поисках давнего воспоминания, которое я никак не могла пробудить. — У него не хватает указательного пальца правой руки.
— Очень хорошо! Ну и что?!
— Вы что, не понимаете? — поворачиваясь к нему, выкрикнула я. — У ангела не хватает пальца! Это не может быть случайностью! Это что-то означает!
— Каспар, Оттавия права, — вмешался Фараг, снимая куртку и полностью расстегивая рубашку. — Надо воспользоваться мозгами. Это единственное, что может нас спасти.
— У него не хватает пальца. Замечательно.
— Может, это какая-то комбинация, — вслух подумала я. — Как в сейфе. Может, нам нужно вытащить одно звено серебряной цепи и девять золотой. Ну, чтобы вышло десять пальцев.
— Вперед, Оттавия! Времени у нас мало.
После того, как звено цепи возвращалось в руку ангела, внутри раздавался металлический щелчок. Я оставила одно звено серебряной цепи и потянула за золотую, вытащив девять звеньев. Ничего.
— Оттавия, все четыре угла плиты раскалены докрасна! — крикнул мне Фараг.
— Я не могу быстрее. Не могу быстрее!
У меня начала кружиться голова. Сильный запах перегоревшей стиральной машины сводил меня с ума.
— Ясно, что это не один и девять, — вмешался капитан. — Так что, наверное, нужно попробовать по-другому. С одной стороны от недостающего — шесть пальцев, с другой — три, так ведь? Попробуйте шесть и три.
Я как одержимая потянула за серебряную цепь и вытащила шесть звеньев. Мы погибнем, подумалось
Мы с капитаном и Фарагом в отчаянии переглянулись. В этот миг над полом взметнулось пламя: загорелся пиджак, кое-как брошенный капитаном на пол. С меня градом лился пот, но хуже всего был шум в ушах. Я начала снимать свитер.
— У нас не остается кислорода, — непроницаемым голосом объявил Кремень. По его серым глазам я видела, что, так же как и я, он знал, что приближается конец.
— Лучше нам помолиться, капитан, — сказала я.
— Вас по крайней мере… — прошептал профессор, не сводя глаз с горящего пиджака и откидывая со лба пряди мокрых волос, — тешит вера в то, что скоро вы начнете новую жизнь.
Во мне вдруг поднялась волна ужаса.
— Фараг, ты не верующий?
— Нет, Оттавия, неверующий. — Он робко улыбнулся, как бы извиняясь. — Но ты не беспокойся. Я много лет готовился к этому моменту.
— Готовился? — возмутилась я. — Единственное, что ты должен сделать, это обратиться к Богу и положиться на Его милосердие.
— Я просто засну, — сказал он так мягко, как только мог. — Я довольно долго боялся смерти, но не позволил себе поддаться слабости и уверовать в Бога, чтобы избавиться от этого страха. Потом я понял, что каждый вечер, когда я ложусь в постель и засыпаю, я тоже немного умираю. Процесс тот же самый, разве ты не знала? Помнишь греческую мифологию? — улыбнулся он. — Братьев-близнецов Гипноса [22] и Танатоса [23] , сыновей Никты, Ночи… помнишь?
22
Гипнос — Сон.
23
Танатос — Смерть.
— Ради всего святого, Фараг! — взмолилась я. — Как ты можешь так богохульствовать, когда мы стоим на пороге смерти?!
Я никогда не думала, что Фараг может быть неверующим. Я знала, что он не то чтобы был рьяным христианином, но не быть рьяным христианином и не верить в Бога — две огромные разницы. К счастью, в жизни мне встречалось не много атеистов; я была уверена, что все по-своему верят в Бога. Поэтому я пришла в ужас, увидев, как этот сумасшедший ставит на кон свою вечную жизнь, говоря в свои последние минуты такие жуткие вещи.
— Оттавия, дай мне руку, — попросил он, протягивая мне свою дрожащую ладонь. — Если мне придется умереть, мне хотелось бы держать тебя за руку.
Я, конечно, протянула ему руку, как я могла ему в этом отказать? Кроме того, мне тоже нужно было почувствовать хотя бы кратчайший контакт с человеческим существом.
— Капитан, — окликнула я. — Вы хотите помолиться?
Жар был адский, воздуха почти не оставалось, и я практически ничего не видела — не только из-за капель пота, которые стекали мне на глаза, но и потому что была без сил. Меня обволакивало сладкое забытье, жаркий сон овладевал мною, лишая меня последних сил. Пол, холодная железная пластина, на которую мы вступили, войдя в комнату, превратился в ослепляющее море огня. Все светилось оранжевым и красноватым цветом, даже мы сами.