Последний ключ
Шрифт:
Я любила эту карту, как любила и саму Летописную башню, самую древнюю из башен Шела, хотя она была куда ниже великолепной Дозорной башни, на верхней площадке которой у меня захватывало дух от ощущения полета. С высоты этой башни до Туманных гор, казалось, рукой подать, а город у ее подножия выглядел мятущимся муравейником.
Летописная башня не очаровывала изяществом форм, как Соколиная, стены и потолки которой были сплошь покрыты затейливой каменной резьбой, столь тонкой и искусной, что казалась она легчайшим шелковым кружевом, наброшенным на камень. Резьба была не только внутри, она была и снаружи, она ласкала взгляд и восхищала. Сокольница скорее походила на прекрасный резной жезл из драгоценной белой кости, чем на сооружение из громоздкого тяжелого камня. Ни одна из ее роскошных палат не повторялась в узоре, все в ней кричало о томной неге и наслаждении. По преданию, эту башню выстроил Раггет Каскор для своей молодой жены Хальгэ, ослепительной красавицы далеких степных кровей,
Но Летописную башню я любила больше всех. Возможно, из-за обилия тайн, скрывающейся в ней? За исключением верхнего яруса с дивным мозаичным залом, два ее остальные яруса были предельно захламлены, что вполне оправдывало ее название. В ней действительно работал летописец, старый седой ворчун, подозрительно косившийся при моем появлении и якобы незаметно подгребавший под себя свои бесценные бумажки и манускрипты. Не то чтобы он меня не любил, нет, после нескольких минут разговора обычно он оттаивал и даже пытался делиться припрятанным трухлявым сокровищем, но в момент моего появления... Иногда я подозревала, что чаще всего отрывала его от сладкой дремы, а не от работы, а это мало кому может понравиться.
Старый Хуба писал историю Лакита. Он писал ее долгие годы, а может и десятилетия, изучал, писал и переписывал, но конца его работе видно не было, а лишь множились и множились рядом со столом бумажные стопки, кучки свитков, манускрипты, горы каких-то дощечек... О чем он писал? Об этом не знал никто. Его сочинение пока состояло из отдельных глав, каждая из которых постоянно дополнялась и переписывалась, и к каждой такой главе прилагалась стопка сочинений поменьше, записки, заметки, частью состоящие из реальных документов, частью основанные на слухах, сказаниях и легендах. Хуба прекрасно понимал, каким фактам следует доверять, а что есть полный вымысел, никогда не путал действительность с фантазией, а потому не стремился приукрасить историю. Он просто излагал все так, как было, ну, по крайней мере так, как сам это понимал. А это требовало времени и сил. Врать ведь легче, а правда не каждому по плечу.
Старый летописец отличался крайней дотошностью и, несмотря на видимый хаос, царящий в скриптории, исключительной педантичностью. Никто, кроме него самого, не знал, в какой стопке что находится, где начало, а где конец истории, но в расположении бумаг была своя безупречная логика. Труд не был закончен, а Хуба очень и очень трепетно относился к попыткам узнать, как же он продвигается, оттого большая часть обитателей замка считала его существом бесполезным, грубым и нахальным. Кто-то даже предлагал выкинуть старичка из Шела, на что мой отец только снисходительно посмеивался.
С тех пор, как я себя помню, Хуба был несомненной принадлежностью Летописной башни, таким же неотъемлемым ее атрибутом, как мозаичный пол и витражи наверху. Да, витражи! О них стоит сказать отдельно. Башня имела странную и непохожую на другие строения замка форму - восьмиугольную. Она не была открытой, верхний ярус венчался не смотровой площадкой, а восьмигранным куполом, изнутри похожим на плотно сжатые лепестки цветка. Но отличительной особенностью этого цветка были окна. Они начинались примерно с высоты человеческого роста на каждой из восьми стен - довольно узкие, в три локтя, уходили вверх и истончались где-то под самым куполом острым кончиком иглы. Окна были застеклены, но только четыре из них, глядящие ровно по сторонам света, были витражными. И эти цветные стеклянные рисунки тоже были частью Лакита, как и сама башня, как и старый ворчливый летописец ярусом ниже, и его бесценный труд, столь же бесконечный, как сама история. В солнечный день вся Летописная башня была вдоволь залита светом и дикая пляска цветных пятен на полу иной раз не позволяла толком рассмотреть линии карты. Я так и не смогла понять, чем руководствовались неведомые зодчие, выбрав именно этих четырех человек для витражей. Да, они были великими. Но были ведь и другие? Лорды, воины, маги... Почему эти?
...Золотые волосы рассыпаны по широким плечам, голубые глаза сощурены, рука, держащая черный меч, поднялась в приветствии, алый плащ реется сзади - на восток смотрел легендарный Инас, гордый и смелый прародитель рода Каскоров, построивший крепость-замок Шел и основавший город вокруг него - Шелвахару, "та, что лежит у стоп Шела". По замыслу устроителей башни именно ему выпала честь встречать новое утро каждого дня и это было глубоко символично. Инас был любимым героем сказаний и песен, и каждый менестрель находил в его судьбе благодатную почву для своих творений - стольких взлетов и падений, стольких страданий и горя не вынес бы ни один другой человек. Он рос вдали от Лакита, в детстве похищенный разбойниками, но стал величайшим Надорром, враги вырвали ему язык, но дела его
Окно Летописной башни, выходящее на юг, украшала фигура, о которой вряд ли хотелось сказать "героическая". Она была феерической. Развевающееся бело-серебристое одеяние, худощавое тело, чуть изогнутое в танце, флейта, зажатая в умелых пальцах - этот белоголовый человек казался беззаботным и легкомысленным, вот только на самом деле таковым он никогда не был. Этот странный тщедушный танцор был величайшим чародеем, которого только рождала земля не только Лакита, но и всего Маэдрина, и звали его Найсал Белоголовый. По преданию, он остановил колдунов, живших в Заповедных горах, когда они вдруг обратили свои взоры на север, на богатые и благодатные земли Лакита, и вынудил их подписать Договор, по которому магам путь на север оказался закрыт. Имя Найсала было хорошо известно, чего не скажешь о нем самом: даже старый ворчун Хуба задумчиво хмурился, когда я пыталась разузнать у него побольше об этом человеке. Да, о жизни Найсала почти ничего не было известно, тем более странным казалось то, что неизвестный строитель поместил его фигуру в Летописной башне да еще в таком необычном виде. Найсал был загадкой, но у меня редко возникало желание попытаться отгадать ее. Облик чародея был легким и летящим, полным изящества и утонченной прелести, но одно то, что я никогда не могла разглядеть его светлых, почти белых глаз, вызывало у меня безотчетный страх.
Для запада был выбран Дэрнил-мореход и это было удивительно: если идти на восток, то до моря было куда ближе, но именно этому человеку я была обязана жаждой к странствиям. Море, горечь, соль, ветер, буйство стихии, живое трепетание предельно натянутого паруса... Ничего этого не было на витраже, был только стройный седой мужчина в синем и сером, из-под руки глядящий куда-то вдаль, бесконечно заглядывающий через времена и пространства на что-то, недоступное нам, простым смертным. Лакит не выходит к морю, у него нет своих кораблей и тем более флота, но Дэрнил Лакитский будто этого и не знал, прославив свою маленькую горную страну далеко за ее пределами. Его книги о путешествиях ценились на вес золота, его труды о мореплавании и прекрасно составленные карты помогли не одному мореходу преодолеть опасные рифы и мели. Но еще он был умелым купцом, сумевшим обогатить не только свою семью, и истинным искателем приключений. Диковинные вещи, которые он привозил из стран, считавшихся легендой или вымыслом, сделали легендой его самого самого. Говорят, именно он воздрузил на главной площади Шелвахары Маятник, странный механизм, способный показывать время, календарь, предсказывать землетрясения, а в некоторых случаях - даже будущее. Китты, народ, большей частью населяющий долины Большого Лакита, к магам особой приязни не питали, предпочитали держаться на расстоянии, а вот разными механическими штучками баловаться не брезговали. И этому их научил именно Дэрнил.
И наконец север. Ребенком я боялась смотреть туда, ибо черный человек, сурово смотревший сверху вниз с высоты витражных стекол, был страшен. Лишь потом я стала понимать, что черный - не обязательно злой, а суровый и неулыбчивый - не всегда плохой. Ристен Рудокоп был тем, кому Лакит обязан своими богатствами. Нет сомнений, и до Ристена в Туманных горах добывали железо, олово и даже медь. Но он нашел большее - золото, потасское серебро и самоцветы. И даже не это так прославило его, а созданная им Тутарла. Знаменитый перевал был проходим в любое время года вне зависимости от погоды, что для капризного и изменчивого Туманного хребта было исключительно важно, и причина была проста: проход Тутарла был проложен внутри гор. Это был длинный широкий тоннель, тянущийся на много миль в толще скал и соединяющий две стороны хребта. За сотни лет тоннель превратился в настоящий подземный город, заполненный лавками, складами, мастерскими, кузнями, домами и настоящими дворцами, здесь жило не одно поколение оружейников и ювелиров, резчиков и горняков, через эти дороги перекочевала не одна гора товаров с севера на юг и с юга на север. Захватить Тутарлу, вгрызшуюся в окрестные скалы подземными улицами и чертогами, означало примерно то же, что покорить целое государство.
Куда меньше было известно о том, что Ристен положил начало катакомбам под Шелвахарой, расширив и удлинив естественные пустоты в каменистом плато, на котором стоял Шел. О тоннелях знали многие горожане, однако пользоваться ими редко кто отваживался...
– Итак, почему мы не можем идти напрямую через Думхерг?
– встрепенулась я, отгоняя несвоевременные воспоминания, а еще пуще - неожиданную тоску по дому, - Разве не сюда мы и шли?
– Шли-то мы сюда, только на карте всего не увидишь, - задумчиво-рассеянно ответил Паллад, внимательно всматриваясь в порыжевший кусок пергамента. Повисшее после его ответа молчание было столь многозначительным, что он удивленно поднял на меня глаза и пояснил: