Последний козырь Президента
Шрифт:
– Подтверждаю, – откликнулся потерпевший и тут же закашлялся. – Что-то в горле пересохло, – виновато пояснил он.
«Значит, сильно нервничает, – отметил я про себя. – Пускай понервничает, мне это на руку».
– Я этого и не скрывал. А какое отношение это имеет к делу…
– Имеет, – выдержав паузу, произнёс я с многозначительным видом. – На предыдущем допросе Вы умолчали о том, что в гостях между Вами и вашей женой произошла ссора.
– Дела семейные! С кем не бывает, – с показным равнодушием пояснил Пётр Семёнович и закинул ногу на ногу.
– Бывает, –
– И что такого? Мы с женой часто соримся, я её характер хорошо знаю, поэтому и приехал домой через час. По моим расчётам, она за час должна была успокоиться.
– Ну и как, успокоилась? – вклинился Егоркин.
– Не знаю, – нервно дёрнулся потерпевший. – Не знаю. Я с ней не разговаривал и к ней в комнату не заходил. Я сразу пошёл выгуливать собаку.
– То есть вы не переодевались, а как были в куртке, подцепили собаку на поводок и пошли гулять во двор? – перехватил я у Саньки инициативу.
– Да, именно так и было.
– Вы были в куртке, которая сейчас на Вас?
Потерпевший почувствовал подвох и занервничал ещё больше.
– Так да или нет? – продолжал напирать я.
– В этой! – повысил голос потерпевший. – Я не понимаю, что происходит! Вы оба ведёте себя так, словно меня в чём-то подозреваете.
– Вы подозреваетесь в даче заведомо ложных показаний, – привычно уточнил следователь. – Статья триста семь УК РФ. Вас с ней знакомили под роспись.
«Молодец! – мысленно похвалил я Егоркина. – Вовремя ввернул об ответственности по триста седьмой. А ведь он даже не знает, какой сюрприз я приготовил для Шестопёрова».
– Значит, неустановленные следствием лица ударили Вас ножом, когда на Вас была надета эта самая куртка? – и я ткнул пальцем в грудь потерпевшего.
Шестопёров заёрзал на стуле и неуверенно кивнул в знак согласия.
– А если так, то покажите на куртке порез.
– Какой порез? – забеспокоился Шестопёров.
– На куртке от удара ножом должен остаться след. Покажите его.
– Нет у меня никакого пореза, – быстро сообразил Пётр Семёнович, и тут же выдал новую версию: – В момент удара куртка была расстёгнута.
– А что, десятого января вечером было заметное потепление? – ехидно уточнил Егоркин.
– Выпивший я был, – отбивался Шестопёров. – Вот мне и казалось, что не холодно.
– Допустим, – подхватил я Санькину инициативу. – А костюм вы тоже расстегнули? А когда Вам нанесли удар ножом по правой руке Вы, наверное, были без куртки и пиджака? На вашей верхней одежде нет повреждений, зато они есть на рубашке. Это зафиксировано в протоколе осмотра вещественных доказательств.
– И что из этого следует? – неуверенно спросил потерпевший.
– Из этого, господин Шестопёров, следует, что Вы заврались! – жёстко произнёс следователь. – А это до двух лет лишения свободы, я ведь не зря напомнил Вам об ответственности по статье триста семь УК РФ!
– Я
– Врёте! Ещё как врёте! – умышленно сорвался я на крик и даже припечатал ладонью по столу, отчего вздрогнул не только потерпевший, но и Егоркин. – При осмотре места происшествия следов крови на снегу не обнаружено! Нет их и на всём пути следования от места, где, как Вы утверждаете, Вам нанесли ранение. Нет их и в подъезде, зато на вашей кухне весь пол был перепачкан кровью, хотя ваша жена постаралась замыть кровь. Это зафиксировано в протоколе осмотра места происшествия. Будете отрицать?
Шестопёров молчал, только его лицо приобрело меловой оттенок. Я незаметно кивнул Егоркину, дескать, можешь дожимать.
– Не было никаких подвыпивших молодых людей, – металлическим голосом произнёс Санёк. – Как не было конфликта во дворе вашего дома. Ножом Вас ударили на кухне, когда Вы сняли пиджак и остались в рубашке. Ваши соседи показали, что вечером девятого января они слышали шум из вашей квартиры, и крики. Кричал мужчина, то есть Вы. Хотите, расскажу, как было на самом деле?
– Не надо, – разлепил губы Пётр Семёнович. – Ничего не надо. Я… я сам себя порезал. После ссоры с женой я хотел покончить с собой…
– …Поэтому полоснули себя не по горлу, а по предплечью правой руки, – перебил я его. – Это новое слово в истории суицида! К тому же зачем так изгаляться: брать нож в левую руку и резать предплечье на правой руке. Вы ведь не левша! Потом перекладывать нож в раненую правую руку и бить себя ножом в левую половину живота?
– Хотите взять вину на себя? – вклинился Егоркин. – Не получится! Судебно-медицинская экспертиза легко докажет, что колотую рану Вы сами себе нанести не могли – не тот угол раневого канала. Уж поверьте мне, следователю. Я на ножевых, можно сказать, собаку съел!
– Что же теперь будет? – заскулил Пётр Семёнович и закрыл лицо ладонями.
– Вы сейчас пойдёте домой, – после небольшого раздумья произнёс Санек.
– Пойдёте домой, и убедите жену написать явку с повинной. Хоть это и является нарушением процессуальных норм, но я обещаю закрыть на это глаза и её признательные показания приобщу к материалам дела. Только в этом случае можно рассчитывать на условный срок.
– А если она не согласится?
– Тогда ей придётся отъехать на пару лет за Урал, вероятней всего, под Нижний Тагил – там у нас женская колония. Вы тоже без «подарка» не останетесь: пару лет условного срока за дачу ложных показаний я Вам обещаю, и тогда прощай престижная работа! Кому сейчас нужен уголовник?
После того, как Шестопёров ушёл, мы с Егоркиным долго молча сидели в кабинете, и на душе у меня было мерзопакостно.
– Дурацкие у нас законы, – наконец нарушил я молчание. – Приходится натравливать мужа на родную жену.
– Угу, – буркнул Санёк. – На родную жену, которая его чуть на тот свет не отправила. Я пару месяцев назад дело по тяжким телесным в суд направил, так вот там наоборот было: муж жену ногами до смерти забил. Тоже, можно сказать, дело семейное!