Последний козырь
Шрифт:
Богнар машинально положил трубку на рычаг: «Вот теперь действительно все».
Кажется, Богнар знал, что ему делать. Он вызвал своего адъютанта.
– Катер на месте?
– Так точно, господин полковник.
– Держать его в полной готовности к выходу в море.
…Антон Аркадьевич наивно полагал, что взрывная волна не коснется его генеральского мундира. Но когда на следующий день он прибыл на службу, его в кабинете уже ждал генерал Анин. Он вежливо поздоровался и, извинившись за беспокойство, вручил приказ главнокомандующего об увольнении
…Через час генерал Шатилов докладывал главнокомандующему:
– Петр Николаевич, скоропостижно скончался от сердечного приступа генерал Домосоенов Антон Аркадьевич. Перед смертью сказал: «Эмиграция? Нет, только Россия».
– Сердца всех нас устремлены к России, – задумчиво произнес Врангель. – Приготовьте приказ о награждении генерала Домосоенова орденом Николая-чудотворца первой степени за безупречное служение и преданность России.
– Он, вероятно, имел в виду иную Россию.
– Все равно. Пусть все считают, что он мечтал о единой и неделимой России.
– Разрешите, Петр Николаевич, доложить еще и о другом…
– Пожалуйста, Павлуша.
– Сегодня ночью я передал приказ арестовать полковника Богнара. В отделе и на квартире его не обнаружили. Исчез и его катер.
Врангель безразлично отмахнулся:
– Ну и слава богу. Когда враги исчезают сами – это облегчает тяжесть борьбы и забот. К сожалению, это делают только слабые, недостойные враги.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
В знойный полдень пароход вошел в Сухумскую бухту. Через иллюминатор был виден клин морской глади, отрезок пенящейся береговой линии и утопающие в зелени улицы города. Павел Алексеевич неторопливо застегнул мундир, поправил кобуру нагана.
– До обеда жди меня здесь, – сказал он Саше. – Если не вернусь, отправляйся со всем нашим скарбом в комендантский взвод.
– Слушаюсь, Павел Алек… извините, господин полковник.
Наумов улыбнулся.
На палубе возле капитанского мостика стояли Трахомов и чиновник в кремовом костюме из легкого твида. Был он со стороны чем-то похож на трость с массивным набалдашником – сам тонок, а голова крупная, тяжелая.
– Кавказ, – убежденно говорил Трахомов, – это когда все клокочет: в море, в горах и в душах людских. Это как на картине Айвазовского «Буря у берегов Абхазии» или у Лермонтова в поэме «Мцыри».
Наумов подошел к ним, поздоровался.
– А-а! Павел Алексеевич!.. Рад тебя видеть. Знакомьтесь. – Трахомов положил руку на плечо Наумову и повернулся к чиновнику: – Это мой разлюбезный друг Павел Алексеевич Наумов. Больше о нем добавить нечего. Серого происхождения человек. А вот день не вижу – тоской исхожу. Не ценит этого, сукин сын.
Человек в костюме из твида представился полковнику:
– Весьма рад познакомиться с вами, Павел Алексеевич. Юрисконсульт министерства иностранных дел Мышлаевский Зиновий Акимович.
Трахомов счел нужным добавить:
– Зиновий Акимыч – человек
Губы Мышлаевского дрогнули, вытянулись, но он промолчал.
«Не тот ли это генерал Мышлаевский, что возглавлял во время германской войны комитет по металлургической промышленности?» – подумал Наумов и решил спросить об этом, чтобы сгладить неприятное впечатление от трахомовского откровения.
– Имя вашего батюшки часто упоминалось на страницах газет, когда публиковалась информация об особом совещании по обороне. Если это он…
– Он самый. Мой родитель, знаете ли, мечтал видеть сына в мундире генерального штаба с серебряным аксельбантом, но судьбе угодно было напялить на меня сюртук главного инженера Бочманского завода товарищества «Эмиль Липгарт», и, как знать, если бы не эта российская гекатомба…[22]
Однако господин Мышлаевский не счел нужным говорить об утраченных надеждах и, повернувшись к берегу, задумчиво сказал:
– Абхазия… Владение светлейшего князя Шервашидзе.
– Дерьмо, а не человек, смею вам заметить, – вспыхнул вдруг Трахомов. – Коровий помет: в сыром виде долго воняет, в сухом – быстро сгорает… Когда бросишь в огонь. Сам не воспламенится.
– Что это вы на него так? – осуждающе спросил Наумов.
– Князь, особенно если это крупный владетель, должен быть предводителем войска, а не собутыльников. Он должен драться против большевиков, а не оплакивать пьяными слезами крах самодержавных устоев. Верно я говорю, нет?
Пароход подошел к рейду – месту якорной стоянки. Старший помощник скомандовал:
– Отдать якорь!
Послышался стук скинутых стопоров, цепь загрохотала в клюзах, раздался гулкий плеск воды от падающего якоря… К борту подошло несколько магун,[23] рейдовый катер прибуксировал лихтер.[24] Как только закончили «травить» якорь, они начали швартоваться под погрузку.
«Странно, – подумал Наумов, – по приказу пароход должен приступить к разгрузке не сразу по прибытии, а с наступлением темноты. Что бы это могло значить?»
Это было тем более непонятно, что рядом на рейде загружалось американское судно «Фабари». То самое судно, которое недавно доставило в Севастополь из Нью-Йорка четыреста тридцать шесть пулеметов «кольта», более трех тысяч винтовок, два с половиной миллиона патронов и большое количество военного имущества. Теперь его люки, словно пасти морского чудовища, заглатывали в свое чрево штабеля ценных сортов леса, ящики ароматного грузинского чая, рулоны ковров, паласов и тюки золотого руна.
Видно было, что на «Фабари» торопятся закончить погрузку, но перевозка товаров от грузовой пристани к пароходу тормозится из-за нехватки рейдовых катеров, баркасов, лихтеров, шлюпок, магун. И несмотря на это, часть их перебросили для разгрузки парохода под трехцветным флагом России… «Неужели время выступления колонны изменилось?»