Последний машинист
Шрифт:
Ляля изредка подносила сигарету к лицу, к респиратору.
– Зачем ты это делаешь? – нервно спросил Ментол.
– Когда мне было пятнадцать, я втайне от мамы мечтала, что когда-нибудь начну курить, стану загадочной дамой с опаловым мундштуком, – Ляля усмехнулась. – Да, было время. Но началась эпидемия. Карантин. На улице я не могу снять респиратор, а дома – мама со слабыми легкими. Вот и сижу тут. Как дура.
– Ну почему сразу «как дура»? Я бы сказал, как загадочная дама, но, цык, – он цыкнул языком, – без мундштука. Хочешь, на день рождения подарю?
Ляля благодарно улыбнулась.
– Не стоит, Ментол. Спасибо.
Ляля выбросила окурок. Хотела достать еще; кончились. Для Ляли важно было знать, что она может закурить. Что у нее есть сигареты. Она умеет пользоваться зажигалкой и прятать сигареты от мамы. Она готова. Если сейчас по радио объявят: «Вирус не страшен!! Снимайте маски!!», Ляля тут же закурит. Иногда возможность (даже сугубо гипотетичная) совершения действия в стократ ценнее, чем само это действие. Ляля грезила о табаке. И у нее был табак. Это успокаивало. Даже если она никогда в жизни его не попробует. Или попробует, и он не понравится. Или понравится, она будет курить и умрет от рака легких. Возможность действия и иллюзия добровольного выбора.
– Я пожалею о том, что спросил, но все-таки спрошу, – начал Ментол и прочистил горло. – Как там Гусь поживает?
– Причем здесь Гусь? – огрызнулась Ляля.
– Я знаю тебя семь лет, Ляля. И ты никогда не отлыниваешь от работы. А сейчас ты делаешь именно это, ты занимаешь не чем иным, как отлыниваем. Либо кто-то у тебя умер (а это не так, я звонил твоей матери), либо что-то с Гусем. Так что у вас там?
– Мы больше не увидимся.
Ментол закрыл глаза, одиннадцать секунд думал.
– Инициатор?
– Я.
– Почему?
– Наша встреча была ошибкой.
– Все вы так говорите.
– Правда, наша встреча была ошибкой. Я приняла его за другого.
Ментол поднял бровь. Забавно наблюдать за тем, как, за неимением челюсти, вся мимика мигрировала на лоб.
– Помнишь тот вечер у Совы? В честь пятилетия ПОП?
– Помню, – Ментол поморщился. Он не понимал, чем отличаются «вечера» от «партийных собраний», если нет закусок.
– Ты тогда пригласил Пагубу, помнишь?
– Припоминаю, – поморщился еще больше (можно сказать, сморщился) Ментол. – Да, вспомнил. Я бегал за ним сорок дней, а он повесился точь-точь в день выступления. Гаденыш.
– Да-да, я про него. Но тогда мы не знали, что Пагуба повесился, и ждали его. Вернее, гадали, пришел он или его ждать, все же в масках, все незнакомые.
– К чему ты клонишь?
– Мята написала элегию о поезде, едущем сквозь время, помнишь?
Ментол сморщился уже, как поевший лимона. Он недолюбливал Мяту, а Мята недолюбливала его. Мята считала, что Ментол украл ее стиль, украл его грубо и неумело, сделав его более жестким и мужицким. Ментол в ответ на клевету написал весьма колкий фельетон о бедняке, который отравился листом мяты. Оскорбленная Мята закатила скандал, хотя всегда была миролюбивой и добродушной.
Мята была влюблена в Ментола последние шесть лет, но он не знал этого. Сначала Ментол был слишком крут и недоступен, потом женат, потом убит горем
– Мята – поэтесса, которая любит точность, – продолжала Ляля. – Ей нужны были всякие термины, уточнения и проч. С этим ей, за скромную плату, помог Гусь. В благодарность (сверх денежной платы) она дала ему приглашение на выступление Пагубы.
– Ты приняла его за Пагубу? – подпрыгнул Ментол. Сел. Подумал. Расхохотался. – Он же тупой, как пробка, хоть я и не люблю это выражение. Но он тупой, как пробка, Ляля. И тупее мало кто может быть. Возможно, морская губка. Или кухонная. – Он хохотнул. – Как тебя угораздило, Ляля? Пагуба же умный красавчик-аристократ, а Гусь…
– Того же роста и брюнет.
– Ну да. Спутала аристократичную утонченную щуплость с голодной рабочей худобой – бывает со всеми. Ну подошла ты к нему, а дальше-то как? Он же говорил, да? Если да, то я не понимаю, как ты ничего не заподозрила.
– Я слышала, Пагуба саркастичный и харизматичный.
Ляля улыбнулась, поводя плечами.
– У Гуся смех как у касатки, Ляля.
– Знаю.
Ляля помрачнела, задумалась.
– А почему он Гусь вообще? – спросил с любопытством Ментол. – Почему так назвался? Ты не спрашивала?
– В детстве его цапнул гусь за ляжку, хотя не за ляжку, там выше и не сзади, в общем, не хочу говорить об этом.
– Гм, а ведь это объясняет его противный смех.
Ляля прыснула. Ментол поддержал. Они долго смеялись, чем вызывали недопонимание у мрачных редких прохожих. Сейчас все мрачные.
– А почему ты Ментол? – спросила Ляля, просмеявшись.
– Моя бабуля обожала ментоловые карамельки. Я их в детстве как-то попробовал, так чуть не задохнулся, – Ментол улыбнулся воспоминаниям. – Это от нее у меня такое брюшко, – похлопал себя по свитеру. – И ей я посвятил свое первое стихотворение. Да… А ты почему Ляля? И почему подписываешься уменьшительным «Лялька»? Ляля красивее же.
– Потому что я маленькое слабое существо, которое ничего не может. Я вижу все, что происходит вокруг меня, но ничего не могу сделать. Могу только плакать и звать мамочку, чтобы она помогла мне. Я хочу есть и пить, но не могу сама себя накормить. Я хочу ходить, но не чувствую земли под ногами. Порой мне кажется, что я даже не могу поднять собственную голову, чтобы посмотреть на свое слабое тельце.
– Угу. А я назвался в честь бабулиной конфетки.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
Удивительно, как быстро человек способен забыться. И привыкнуть. Зараженные массово умирают в мучениях, их тела сжигают и пепел утилизируют, чтобы избежать распространения заразы; люди потеряли веру и в Бога, и в Человека, а в такие нелегкие времена жизненно необходимо во что-то верить. Фанатиков становится все больше. Никто не знает, откуда взялось такое название для безумцев. Ведь это убежденные атеисты, которые, идя обычным днем по улице, видят что-то такое (в любом силуэте – на облаке, тени от дерева, собаке, опавшем листе), отчего они сходят с ума. Фанатиков все больше. А Ментол и Ляля смеялись. И многие в эту самую минуту смеялись, веселились, занимались любовью. Возможно, где-то родился ребенок. Удивительно, как быстро человек приспосабливается.