Последний негодник

Чейз Лоретта

Всего лишь мгновение, но это мгновение длилось слишком долго. Да и позже Лидия не полностью пришла в себя. Хоть ей и удалось лихо изобразить то хладнокровное приветствие, у нее было ужасное подозрение, что улыбка вышла уж слишком широкой и… ну, ладно, глупой, не будем умалять факты. «Глупая улыбка умалишенной», – сердито размышляла она, под стать ее по-идиотски стучавшему сердцу. Словно она глупая девчонка тринадцати годочков, а не закаленная старая дева двадцати восьми лет.

Всю дорогу до Брайдуэллской тюрьмы Лидия читала себе наставления.

Однако,

когда она вошла в сию юдоль страдания, то отмела свои личные заботы в сторону.

Лидия прошла в Пересылочную залу. Здесь неимущие женщины, которым определили местожительство в других частях Англии, содержались неделю перед отправкой в их собственные приходы в соответствии с расхожей философской истиной, которая гласила, что «милосердие начинается дома».

С порога перед взором представал ряд низких, узких, набитых соломой лежанок, выстроившихся вдоль стены. Камин и дверь прерывали ряды таких же лежанок с другой стороны. Залу занимали около двадцати женщин, некоторые были с детьми.

Некоторые женщины прибыли в Лондон в поисках лучшей доли, кое-кого погубили, и они приехали, спасаясь от позора, а часть из них бежала от обычной совокупности насущных бед: несчастья, нищеты, жестокости.

Лидия описала бы это место читателям в своей обычной манере. Она бы набросала в ясных и простых выражениях то, что увидела, и точно таким же стилем рассказала истории женщин, без моральных поучений и излишних сантиментов.

Это отнюдь не все, что делала Лидия. Но она не думала, что у читающей публики было право знать о тех полкронах, которые она тайком совала тем, у кого брала интервью, или о письмах, которые писала за них, или о людях, с которыми она говорила от лица этих несчастных.

Ежели сверх того Гренвилл из «Аргуса» расстраивало, что она могла сделать столь мало, или ее сердце болело все время, пока слушала этих женщин, то ее чувства никак не отражались в публикуемой работе. До таких чувств никому не было дела, кроме нее самой.

Последнее интервью было с новенькой, пятнадцатилетней девочкой, которая качала младенца столь слабенького и тощего, что у него, в отличие от других детишек, не было сил даже плакать. Мальчик безвольно лежал на руках матери, время от времени издавая изнуренное хныканье.

– Ты должна позволить мне что-нибудь для тебя сделать, – увещевала ее Лидия. – Если ты знаешь, кто его отец, скажи мне, я с ним побеседую за тебя.

Сжав губы, Мэри помотала из стороны в сторону грязной копной соломенных волос.

– Ты бы поразилась, как много отцов соглашаются помогать, – уверяла ее Лидия. После того, как я с ними разобралась, могла бы прибавить она.

– Иногда па забирают их прочь, – произнесла девочка. – Джемми – это все, что у меня сейчас есть.

Она на секунду перестала укачивать и озабоченно посмотрела на Лидию.

– У вас-то есть?

– Дети? Нет.

– А мужчина?

– Нет.

– И ни о ком не мечтаете?

– Нет

« Лгунья, лгунья, лгунья», – насмехался бесенок внутри Лидии.

–

Да, – поправилась она с коротким смешком.

– Вот и у меня тоже и «да», и «нет» было, – поделилась Мэри. – Я себе говорила, что, дескать, я порядочная девушка и ни к чему его желать, поскольку не достать до него, слишком высоко, и такие не женятся на крестьянских девушках. Но все «нет» были у меня в голове, а по-всякому я пылко мечтала о нем. И тогда ведь все закончилось «да», и вот этот малыш тому свидетельство. И то правда, если вы подумаете, что я не могу о нем позаботиться как надо. – Ее нижняя губа задрожала. – Ладно, пусть, но вам нет нужды говорить или писать за меня. Я могу написать сама. Вот.

Она всучила ребенка Лидии, которая на этообменяла тетрадь и карандаш. То есть на него.

Лидия все время видела малышей, дети являлись тем доходом, которым беднейшие лондонцы владели в изобилии. Она и прежде держала детей на коленях, но ни один из них не был таким малюткой, таким крайне беспомощным.

Она посмотрела вниз на узкое маленькое личико. Малыш не был ни хорошеньким, ни сильным, ни чистеньким, и ей захотелось всплакнуть над ним, над коротким несчастным будущим, ожидавшим его, над его матерью, которая и сама была всего лишь брошенным ребенком.

Но глаза Лидии остались сухими, и если ее сердце болело, как и в других подобных случаях. Ей следовало остерегаться, а не выражать эти напрасные сочувствия какого бы то ни было толка. Она не пятнадцатилетняя девочка. Она достаточно зрелая, чтобы позволить своему разуму руководить поступками, даже если они не идут в ногу с ее сердцем.

И поэтому она только спокойно укачивала младенца, как прежде делала его мать, и ждала, пока Мэри медленно водила карандашом по бумаге. Когда, наконец, вследствие стараний Мэри была готова короткая записка, Лидия вернула Джемми его матери, испытав лишь малую толику боли сожаления.

Даже такое малейшее сожаление непростительно, бранила она себя, покидая мрачные пределы Брайдуэлла.

Жизнь – не романтическая сказка. В насущной жизни место дворца ее романтических грез юности занимал Лондон. Ее потомками и родными братьями и сестрами были забытые городом женщины и дети, это была вся семья, в которой она нуждалась.

Она не могла быть их Госпожой Щедрость и излечить все, чем они страдали, но она могла сделать для них то, что когда-то не была способна дать матери и сестре. Лидия могла за них говорить. Их голоса звучали на страницах «Аргуса».

Это ее призвание, напоминала она себе. Именно для этого Бог дал ей силу, ум и бесстрашие.

Ее не сотворили, чтобы быть игрушкой в руках какого-либо мужчины. И она совершенно определенно не станет рисковать всем, ради чего работала, только потому, что некий неотесанный Прекрасный Принц взволновал ее непослушное сердце.

Три дня спустя после того, как чуть не задавила Вира и Берти, «Леди Грендель» попыталась разбить челюсть Адольфусу Креншоу перед клубом «Крокфордз» на Сент-Джеймс-стрит.